Черная хроника Арды
Шрифт:
И когда ее мертвая голова запрокинулась ему на плечо, он облегченно вздохнул. За себя он не боялся.
Ему было дано видеть то, что не дано другим, и потому он увидел перед собой фигуру в черном плаще с обнаженным мечом. Он понял -- не раз ему приходилось из милости добивать смертельно раненных. И с улыбкой принял он удар ледяного клинка в сердце.
– - Госпожа моя, далек твой путь, но я найду тебя. Ночь ведет тебя, Тьма ведет меня, но рядом наши дороги. Я найду тебя, я найду тебя...
ПЕСНЬ ДЕВЯТИ
Под ущербной луной мчались десять теней над серебристыми туманами и сухим ковылем степей -- на юго-запад. Слабыми звездами тихо мерцали их короны и шлемы, мечи и шпоры. Те, кто видел их в этот глухой час, сочли их лишь ночными облаками, хотя странно было, что неслись они навстречу ветру.
Словно огненное око виделось им сверху жерло Ородруина, полное крови Арды, и туда -- резко вниз -- устремились десять теней. Плащи их отлетели назад, словно крылья камнем падающих на добычу охотничьих беркутов. Черный нуменорец -- первый в летучей кавалькаде -- быстро спешился и подал руку Властелину, помогая ему сойти с коня, ибо был тот еще очень слаб.
Он стоял у развалин поющего замка и, казалось, слышал хаос обрушившихся звуков, режущих слух, словно предсмертный хрип, рвущийся из разорванного горла. Здесь были обломки его замысла, его памяти, его боли и скорби, его воли и решимости. Память. Она не погибла, она навеки была в нем. Он обернулся, и Девять увидели слезы в его глазах, и непонятно было -- капли светятся от скорбного взгляда ущербной луны или от сияния, исходящего из его светлых глаз? Пророк улыбался -- он один знал, что сейчас должно произойти, и Властелин улыбнулся ему в ответ, но грустной была улыбка на его измученном лице.
Он обернулся к луне, и поднял руки. И Девять, сами не понимая, почему, соединили свои руки с кольцами в одном пожатии, объединяя их силу. И Музыка встала перед их глазами, и сердце вело ритм ее. Черные поющие стены, чернее ночной тьмы, еще зыбкие и неопределенные, встали перед ними, и звезды светили сквозь них, и растворились в черноте и стала она светящейся. Пели звезды, пел туман, затянувший чашу гор, и огонь Ородруина оранжево-розовым пятном размывался в нем.
Казалось, Черная хроника Арды вставала перед ними черным замком,и Память и Скорбь, Воля и Боль сплетались воедино, расцветая в ночи ущербной луны, и Сердце давало им суть и определенность.
Он опустил руки, и все вдруг ощутили, как устали они. Он не обернулся к ним.
– - В трудах моих вы все имеете часть, -- дрогнувшим голосом сказал он, -- Пусть каждый из вас по замыслу своему создаст Музыку, и да вплетется она в Песнь Темного Творения. А я буду слушать и дам Музыке вашей суть и плоть.
И выступил вперед Король Назгулов. Мрачной и глухой была музыка его, словно далекие и низкие голоса тянули скорбный плач, и лишь рваный, быстрый ритм бешеной скачки делал из похоронного плача, лишающего воли, песнь боя -- далекого, но страшного и неизбежного. И поднялась высокая башня, черная как небытие, прекрасная как высокая скорбь. Башней Скорби назвали ее.
Медленно поднял голову Дух Востока. Музыка его полна была глубокого раздумья, и всеобъемлющая мудрость лилась из сердца его и вставала темно-синими переливчатыми стенами: от иссиня-черного до прозрачно-голубого; и легкие синие искры волнами пробегали по устремленным в небо шпилям. И башней Мысли назвали ее.
Словно молния с небес ринулась песнь Защитника, Духа Юга. Тверд был ее звенящий ритм, и несокрушимая сила воли звучала в ее быстрых низких мелодиях. И черные со стальным отливом стены взметнулись в звездное небо, и алмазным блеском сверкал шпиль острой грозной башни -- башни Мужества.
Печаль и память о прошлом медленно пульсировали в чарующей песне Элвера. Надежда вела его мелодию, и тема ее была совсем не похожа на мелодию первых трех Назгулов; казалось, основная тема Саурона изменилась в ней до неузнаваемости, получив светлую окраску. И у всех, кто слышал его песнь, легче становилось на сердце, и светлые слезы надежды набегали на глаза. И призрачные стены были полупрозрачны, словно морион в перстне его, и вдруг поняли все, что не сейчас, а в далеком будущем обретет эта башня свою определенность, и всегда меняться ей, ибо нет конца надежде. И башней Надежды назвали ее.
Яростные крики боя, перекрывающие грохот штормового ветра, рев боевых рогов звучали в песне рыжеволосого воителя Этуру-Кханда. Упоение боем, радость сражения и стремление к победе гулко гремело в ней, и сердца Девяти радостно бились, словно в предвкушении долгожданной битвы. Тяжеловесные стены из красноватого гранита резко встали перед глазами Девяти, и улыбка промелькнула на бледных губах Властелина, и башней Воинов назвали красную башню.
Печальной и успокаивающей боль, полной жалости и доброты была песнь шестого. Чем-то похожа она была на мелодию юного Элвера, столь же успокаивающая и целящая. Зеленоватая спокойная башня медленно поднималась, опалесцируя, вспыхивая золотистыми искрами. И назвали ее башней Жалости.
Седьмой из Девяти, всадник Белого Тигра, прорицатель сложил вместе ладони и закрыл свои длинные узкие глаза. Странной, непонятной была его мелодия, непривычной и тревожной. Молочно-белые, полупрозрачные стены вставали замысловатым ажурным цветком, и никак нельзя было предугадать ни очередного хода стены, ни следующего фрагмента мелодии. Тревожное предчувствие и надежда, боль потаенного знания и решимость свершения -- все смешалось в невообразимом, медленно -змеином танце мелодий и стен. И встала ажурная, причудливая беловато-мерцающая башня Предвиденья.
Король Назгулов вздрогнул -- ему показалось, что вновь он слышит свою собственную мелодию. Но все же иной она была, песнь воина Совы. Ибо в ней была древняя память, дающая решимость и волю, память непреходящая, болящая живой раной. Черная башня встала, так похожая на башню Скорби, но алые искры вспыхивали на ее шпилях. И назвали ее башней Памяти.
Девятый, Еретик, медленно поднял руки к луне, и закрыл глаза. На его бледном лице едва заметно светилась улыбка, и слезы дрожали на острых черных ресницах. Все знали о чем думает он, и чье имя повторяет он сейчас. Тихо, едва слышно зазвучала песнь, полная щемящей тоски разлуки, надежды и боли, великой жертвенности и отречения. И всем казалось, что еще одна мелодия -- едва слышная, идущая извне, струится, сливаясь с первой, и тонкой спиралью поднялась к ущербной луне башня из мерцающего халцедона, нежная и твердая, словно та любовь, что привела его на Темный Путь. И когда опустил он руки, на шпиле башни забилось черное знамя с серебряным знаком ущербной луны под короной. И башней Любви назвали ее.