Черная Книга Арды
Шрифт:
— …смотрите не так, как повелел Эру, — своими глазами!..
…внезапно поднялись вокруг тяжелые каменные стены равнодушно замкнувшие его в кольцо безвременья, а откуда-то сверху, показалось, зазвучали голоса, или — один голос, отраженный во множестве зеркал: гулко отдающееся в каменное колодце -
Мы видели..
…видели…
…видели…
— Ортхэннэр!..
Белее полотна — искаженное страшное лицо.
— Тано! Что с тобой?!
— Иди… скорее… Скажи им — пусть уходят, пусть уходят все. Это…
Голос срывается в хрип.
— Это… смерть. Скажи им! Спеши…
— Но… ты…
— Скорее!
Ударом в грудь — темный взгляд. Фаэрни стремительно бросается прочь — за его спиной Изначальный медленно сползает на пол со стоном:
— Это же Дети… — и снова, с болезненной растерянностью: — Дети…
…но первыми воины Валинора встретили тех самых «охранителей», которых приводил к Мелькору Курумо. Существ, чужих и чуждых миру — настолько, что Валар не увидели в них не подобных себе даже — живых. Искаженных, в чьих руках было оружие. Чужаков, которых отторгали даже Чертоги Мертвых.
Конечно, они не могли стать препятствием Валинору.
Но Валар увидели достаточно, чтобы больше не верить Мелькору.
Ни в чем.
… - Нет, Гортхауэр. Я понимаю вашу тревогу; но Тано ведь сам говорил, что по велению своей любви к миру, ради ах'къалли и файар Изначальные пришли в Арту. Так он сказал, и я верю ему. Изначальные не тронут нас; а мы объясним им все, и они поймут. Мы ведь никому не делаем зла. Взять жизнь можно у зверя, но кому и зачем брать жизнь арта-ири? — Художник пожал плечами и улыбнулся. — Не тревожься, все будет хорошо…
… — Куда же я пойду, Гортхауэр?
Под стать друг другу — один Дар, одна жизнь. У Алтарна — карие глаза с веселыми светлыми точечками-искорками, словно блестящая корочка свежеиспеченного ржаного хлеба; у Тъелле — золотисто-карие, как гречишный мед. У мужчины золотые, на солнце выгоревшие волосы перехвачены через лоб кожаным ремешком, волной спадают на плечи; у женщины золотые колокольчики звенят в тяжелых длинных косах…
— Посмотри — колосья налились, время жатвы близко: земля говорит — еще день-два, и можно будет убирать рожь…
Скользит в руках Алтарна янтарно-золотистый гладкий — тысячами прикосновений отполированное дерево — шест, увенчанный чем-то похожим на цветок горного тюльпана: перехватишь черешок яблока между лепестками — плод легко отделится от ветки, ляжет в чашечку золотого звонкого цветка. Эти яблоки до середины зимы пролежат, а то и поболе — не битые, не успевшие упасть, покрытые тончайшим восковым налетом.
— И яблоки уже спелые, — вмешивается в разговор Тъелле: голосок звенит золотыми колокольчиками — за то и прозвали Жаворонком. — Вот, попробуй! Какие-то особенные они в этом году, верно? Подожди, соберем падалицу — ко дню Нэйрэ будет у нас яблочное вино!
Она смеется, запрокидывая голову, и смеются золотые колокольчики, тихонько звенят подвески на висках — Хэлгээрт в первые дни сбора урожая надевают лучшие одежды и украшения, чтобы почтить Землю.
— Тоже мне, придумали — осенью-то!.. — хмурится Алтарн. — Глупости это все. Никуда я не пойду: хлеб пропадет, жалко ведь… Нашли себе игру! Танцевать с клинками и на празднике можно — пусть бы приходили, там и узнаем, чей поет звонче!
…Он чувствовал беду, как дикий зверь, как волк — нюхом. Беда пахла гарью, горьким дымом — не дымом лесного пожара, чем-то еще более жестоким и страшным, сладковато-удушливым. Чувствовал, но не мог объяснить. Не мог убедить.
— И вот что я тебе скажу, — неожиданно тяжело проговорил Алтарн, и глаза Тъелле потемнели, затуманились. — Не по нраву это все земле. То, что они пришли, — скверно это. Неправильно.
На яблоневой ветви, ломающейся под тяжестью плодов, почему-то зреют самые сладкие яблоки…
…Потом так просто будет спрашивать: что же он не защитил свой народ?
Потому что никто уже не сможет представить себе мир, не ведавший войны. Мир, в котором еще не было знающих смерть, а потому невозможно было представить себе, как это — убивать.
А ты, еще Изначальный, уже Человек, не знал, не мог понять и догадаться не мог, что Бессмертные не видят в Эллери подобных себе. Что для Валар народ этот — камешек на дороге. Препятствие, которое нужно убрать с пути. Нарушение Замысла, ошибка, которую следует исправить.
Не больше.
Может быть, он и понял что-то, Великий Охотник Ороме, когда не смог приказать им — не будь, как приказывал горам и рекам, зверям и деревьям. Когда впервые ему пришлось взяться за оружие. Когда впервые Сотворенные стали необходимы ему для того, чтобы он мог исполнить свое предназначение. Но, поняв это, он — не усомнился.
Никто не усомнился.
Так легко будет спрашивать: что же он не научил своих учеников сражаться?
Потому что никто уже не сможет представить себе людей, для которых отнять жизнь у подобного себе значило — убить себя. И ты убивал себя в том последнем бою, и чтобы вернуться к себе, стать — снова, тебе пришлось умереть самому.
Но это — потом.
Всё — потом…
Потом.
… - Послушай, Гортхауэр, — золотоглазый Странник Гэллаир говорил, чуть растягивая слова, — я видел многие земли и много племен… Ты говоришь — энгор, война; но ни от кого больше я не слышал этого слова. Ты говоришь — жестокость; но нигде я не видел жестокости. Нет, я верю тебе; но думаю, если объяснить им, они поймут. Поверь, я говорил со многими.
— Ты говорил с ах'къалли. Они — не ах'къалли и не файар.