Черная книга смерти
Шрифт:
— Это дело рук человека, которому все равно, где взрывать — внутри дома или нет.
Ксонк улыбнулся.
— Итак, у нас есть два источника пожара. А значит, были и два исполнителя… любой, кто имеет допуск к нашим боеприпасам, может добывать их в больших количествах. Наша стеклянная дама здесь ни при чем — эти же самые вопросы она задавала мне в саду. И, похоже, искренне.
— Так кто же это сделал?
— Одному богу известно. А где ваши ревностные сторонники?
— Понятия не имею. Может, мертвы?
— Как вы спокойны, Кардинал.
— Я полагал, что вы ярый приверженец графини.
— Кто может
— Вы пытались убить ее — я видел это собственными глазами.
— И опять же: кто не пытался? Да вы и сами пытались несколько раз.
— Ну, я не из числа ее почитателей, — ответил Чань, удивляясь тому, что это так. — Но с удовольствием сделал бы это сейчас.
— Как приятно встретить единомышленника.
Ксонк поднял голову и посмотрел на край гигантской воронки. Выстрелов больше не было.
— Графиня забрала вашу шкатулочку, верно? — спросил Чань.
Ксонк поморщился от какой-то внутренней боли (синее стекло бередило ткани, в которые было вморожено) и прокряхтел утвердительный ответ.
— И что же в ней было? — продолжил Чань. — Один из приборов графа?
Ксонк опять закряхтел от нового приступа боли, острее прежнего, и ударил носком ботинка о землю, подавляя громкий крик и дыша по-бычьи. Когда боль немного отпустила, лицо Ксонка стало еще более изнуренным, краснота вокруг глаз — более яркой, а его зубы обрели лазуритовый оттенок — то ли изменился цвет эмали, то ли на зубах появился налет. С каждым рваным выдохом на его губах появлялась синяя пена.
— Да, — прошептал наконец Ксонк. — Я должен вернуть ее… и я должен вернуть мою книгу… и я должен найти необходимую энергию… и необходимый сосуд… все верно… и все почти недостижимо. Я не глуп, Чань. Если я презираю гордую добродетель истинных глупцов, вроде… как там его?… вашего драгунского капитана… глупцов, которых я пристреливал бы каждый день перед завтраком… если я презираю такую добродетель, то потому, что… несмотря на мое положение и привилегии… я был изгоем. Я изучал пределы того, что может выдержать человечек… без всяких ограничений, прекрасно понимая, что такие искания могут поглотить мою душу… наподобие бразильской рыбки, которая объедает бычью тушу до костей… вы бывали в Бразилии?
Чань фыркнул.
— Жаль, — просипел Ксонк. — Это тяжкое испытание… разрушение человека, человеческой души в таком масштабе… Любой идиот знает мотивы своих врагов… и только единицы знают собственные мотивы. Но когда мужчины и женщины продаются и покупаются так открыто… ты сам обесцениваешься… но и мудреешь. В нашем цивилизованном обществе мы боремся за право стать собственностью самых порочных хозяев. Я сам из порочной семьи и знаю, о чем говорю.
— Я думал, вы ведете речь о своей неотвратимой судьбе, — сухо заметил Чань.
— Конечно. — Ксонк хрипло рассмеялся. — Если поставили бы такую пьесу, народ валил бы валом! «„Гибель Франсиса Ксонка“; дополнительные представления»!
Ксонк покачал головой, закашлялся и почти сразу же снова впал в отчаяние. Богачи, по наблюдениям Чаня, никогда не отличались способностью к самоиронии.
— Но лучше бы мне погибнуть со всеми остальными и остаться на дне моря. Я лежал бы спокойно, вода с ужасающей безмятежностью заливала бы мое лицо… Но у меня другой характер… и потому, Кардинал, прежде чем мы заключим договор о выживании —
Ксонк отер лицо. Когда он заговорил опять, голос его звучал спокойно.
— Трое детей, старший годится младшим скорее в дяди, те никогда не делились с ним ни своими интересами, ни тайнами, этот человек с самой юности был занят одним: как сделать побольше денег из воздуха… в буквальном смысле — из разговора, из лукавых речей, произнесенных и услышанных им… потому что отец детишек… вроде короля, а точнее, волшебника… оставил тайну… клад. Талантами старшего этот клад был положен в основание империи, где эта тайна продавалась и перепродавалась, облагораживалась и перепродавалась снова, бессчетное число раз… пока он тоже не стал королем, таким могущественным, каким даже не мог надеяться стать его отец, а всех настоящих королей вокруг себя поставил на колени. Второй и третий были почти близнецами, и росли они в тени не отца, а грозного старшего брата. Они получили свою часть наследства, но ни капли влияния в королевстве — старший ни за что бы этого не допустил. Жизнь их была очень простой: желание — удовлетворение, и так без конца. Никто на них не обращал внимания, разве что порицали за лень или неодобрительно отворачивались, узнав об их новом развлечении. Но каждому досталось от отца внутреннее наследство, как старший унаследовал коммерческую жилку. Средний ребенок кое-что знал о тайне их отца… это была девочка, она не получила никакого образования. Младший же унаследовал только бесстрашие…
Ксонк помолчал.
— А может, и не от отца, а от матери… родившись, он убил ее, и все же она дала ему жизнь.
Ксонк сплюнул и продолжил еще горячее:
— Старший сын в придачу к империи получил сумасшедшую жену, покладистых шлюх и детей, чьи имена даже не мог запомнить. За свое затворничество девочка получила мужа, которого презирала, жизнь, полную малодушной зависти, и детей, на которых не могла смотреть без слез. А третий за свою необузданность не получил ни жены — только неутолимую жажду, — ни детей, которых мог бы назвать своими… Конечно, не ахти какая история, — добавил Ксонк после некоторой паузы, — но все это — скольжение по наклонной плоскости, а к своим капризам привыкаешь.
Он отвернулся от Чаня, наклонил голову и несколько раз шмыгнул носом, как животное.
— Я чувствую сквозняк, — прошептал Ксонк, тут же прикасаясь к обломкам. — Туннель завален. Камни слишком велики — мне одному не справиться!
Пренебрегая внутренним голосом, Чань перебрался через простреливаемое пространство в убежище Ксонка. Совместными усилиями они расчистили трубу — один из больших металлических ходов, по одному из которых Чань спускался из сада в бойлерную.
— Если сквозняк, значит, ход открыт, — сказал Ксонк.
— Он может вести только на более низкие уровни дома. Все, что вели наверх, уничтожены.
Ксонк улыбнулся.
— Это значит, что по ходу можно проползти. Если я пойду первым, то, конечно, буду беззащитен против удара ножом сзади. Если пойду вторым, то могу попасть в переплет на выходе.
— Я могу сказать про себя то же самое.
— Что верно, то верно. Выбор за вами.
— А если вы пойдете этим путем, а я попытаюсь выбраться по стене?
— Это невозможно. Другого пути нет.