Черная книга
Шрифт:
— Пять фунтов, — произнес Ребус, без надобности констатируя очевидный факт.
Лодердейл не хотел лишних слов. Он просто хотел, чтобы Флауэр взял деньги, и даже бумажник уже убрал. Флауэр сунул пятерку в карман и поднялся со стула. Ребус тоже встал, хотя и не очень стремился к тому, чтобы оказаться в коридоре вдвоем с Флауэром. И тут Лодердейл остановил его:
— На пару слов, Джон.
Флауэр, выходя, шмыгнул носом, вероятно думая, что Ребус получит выволочку за свою вспышку. Но у Лодердейла на уме было другое.
— Я тут проходил мимо твоего стола… Смотрю, ты взял дело о пожаре в отеле «Сентрал».
— Нет, сэр, — ответил Ребус. Он поднялся и двинулся к двери. По его расчетам, Флауэр уже должен был уйти. — Там нет ничего такого, о чем следовало бы докладывать. Просто хотел освежить в памяти. Можете назвать это историческим проектом.
— Тогда уж, скорее, археологическим.
Лодердейл был прав: старые кости да иероглифы. Попытка оживить мертвеца.
— Прошлое тоже имеет значение, сэр, — изрек Ребус, выходя.
4
Прошлое, безусловно, имело значение в Эдинбурге. Город питался собственным прошлым, как змея, заглотившая свой хвост. И прошлое Ребуса, похоже, опять окружало его кольцо за кольцом. На столе у него лежала записка от Кларк. Она отправилась навестить Холмса, но перед этим приняла телефонный звонок, предназначавшийся ее шефу.
Из Фолкерка звонил инспектор Мортон. Перезвонит позже. Сказать, в чем дело, не пожелал. Очень скрытный. Вернусь через два часа.
Кларк принадлежала к тому типу людей, которые будут отрабатывать два часа «прогула» вечерами, несмотря на то что Ребус лишил ее законного обеда. Хотя в жилах у Шивон Кларк текла английская кровь, было в ней что-то от шотландских протестантов. Не ее вина, что родители дали ей шотландское имя. В 1960-х они преподавали английскую литературу в Эдинбургском университете. Наградили ее гэльским именем, а потом снова перебрались на юг, и в школу она ходила в Ноттингеме и Лондоне. Но университет выбрала эдинбургский, а когда приехала, влюбилась (по ее версии) в этот город. Потом она решила пойти работать в полицию (что отдалило ее от друзей и, как подозревал Ребус, от родителей-либералов). Тем не менее родители купили ей квартиру в Новом городе, так что отношения между ними не испортились окончательно.
Ребус подозревал, что она далеко пойдет в полиции, несмотря на субъектов вроде него. Женщинам в полиции приходится работать куда больше, чтобы добиться того же, чего добивались мужчины, — это всем известно. Но Шивон работала не за страх, а за совесть, и память у нее была просто удивительная. Можно через месяц спросить у нее про эту записку, и Шивон вспомнит телефонный разговор слово в слово. Ребуса это даже пугало.
Как немного напугало его и то, что имя Джека Мортона всплыло именно сейчас. Еще один призрак. Когда они работали вместе шесть лет назад, Ребус давал Мортону, который был моложе его, четыре года жизни, максимум пять — столько тот пил и курил.
Телефона своего Мортон не оставил. Найти его было бы делом нескольких минут, но Ребусу не хотелось тратить и это время. Ему хотелось вернуться к своим папкам. Но сначала он позвонил в больницу, узнать, как дела у Брайана Холмса, там ему ответили, что в состоянии больного нет изменений ни в худшую, ни в лучшую сторону.
— Звучит ободряюще.
— Просто
Результаты обследования будут известны только завтра утром. Он подумал несколько секунд, потом сделал еще один звонок, на этот раз в медицинский центр Пейшенс Эйткен. Но Пейшенс уехала на вызов, и Ребус оставил ей сообщение, а потом попросил, чтобы ему прочитали запись, — хотел убедиться, что все правильно.
«Думал позвонить тебе, чтобы сообщить о состоянии Брайана. Жаль, что не застал. Можешь позвонить мне на Арден-стрит, если хочешь. Джон».
Да, так, пожалуй, нормально. Теперь Пейшенс придется ему позвонить, чтобы показать, что ей небезразлично состояние Брайана. С искрой надежды в сердце Ребус принялся за работу.
Ребус вернулся в свою квартиру в шесть часов, заехав по дороге в магазин. Поначалу собирался взять папки домой, но потом махнул на них рукой. Он устал. Голова болела, в носу свербило от старой бумажной пыли. Он тяжело поднялся по лестнице, открыл дверь и отнес пакеты с едой в кухню, где одна из студенток намазывала арахисовое масло на толстый кусок черного хлеба.
— Привет, мистер Ребус. Вам звонили.
— Кто?
— Какая-то женщина. Доктор.
— Когда?
— Минут десять назад.
— И что сказала?
— Она сказала, что если захочет узнать о… о…
— Брайане? Брайане Холмсе?
— Вот-вот. Значит, если она захочет о нем узнать, то может позвонить в больницу, что уже и сделала сегодня дважды. — Студентка сияла, радуясь тому, что вспомнила все сообщение целиком.
Значит, Пейшенс его раскусила. Мог бы и сам сообразить. Пейшенс была умна, чем ему и нравилась, в числе прочего. К тому же они во многом похожи. Ребусу давно пора бы понять, что нельзя пытаться одурачить человека, который знает тебя как облупленного. Он выложил на стол упаковку яиц, банку фасоли и пакет с беконом.
— Боже мой! — брезгливо поморщилась студентка. — Вы в курсе, что свиньи разумные существа, мистер Ребус?
Он посмотрел на сэндвич, который поедала студентка.
— Куда как разумнее, чем арахисовое масло, — согласился он. И деловито добавил: — Где сковородка?
Позже Ребус сидел перед телевизором. К тому времени он успел навестить Брайана Холмса. Решил, что быстрее будет дойти туда пешком, чем объезжать по Медоуз. И он пошел пешком, чтобы заодно проветриться. Однако посещение больницы произвело на него тяжелое впечатление. Ни малейшего улучшения.
— Как долго он может находиться без сознания?
— На это может потребоваться некоторое время, — утешительно сказала медсестра.
— Некоторое время уже прошло.
Она дотронулась до его руки:
— Терпение [12] , терпение.
Пейшенс! Ему ведь хотелось взять такси и помчаться к ней, но он передумал. Вернулся к себе на Арден-стрит, поднялся по все тем же старым, истертым ступеням и плюхнулся на диван. Он столько вечеров провел в размышлениях в этой комнате, но тогда квартира принадлежала ему, и только ему.
12
По-английски это слово — patience — звучит как «пейшенс».