Черная королева
Шрифт:
– Немного?..
– Вспыльчивость и импульсивность мой грех. Каюсь. Ты должна меня понять. Ведь ты избыточной кротостью нрава также не страдаешь. Предлагаю уже похоронить ту несчастную голову. Пусть покоится с миром. Мертвое – мертвым, живое – живым.
У нас с тобой есть два пути: бесконечно капаясь в обидах вести войну, меряясь силой характера с переменным успехом. Учитывая, что молодость у нас длится долго, жизнь – и того дольше, развлекаться можно почти бесконечно, множа обиды и неудовлетворённость жизнью.
А можно пойти другим путём. Попытаться не бороться, а соединиться; не воевать, а любить и тем самым стать чуточку лучше, чем мы оба были раньше.
– Я бы хотела этого. Но разве такое возможно?
Лицо Миарона вновь омрачилось:
– Что нам помешает?
– Мой сын. Король Риан. Он никогда не позволит мне жить так, как я хочу. Я по-прежнему останусь в плену у короны. С той лишь разницей, что с Сиобряном я могла бороться, а с сыном… я никогда не пойду против него. А он не примет моей связи с другим мужчиной.
– Это истинная причина? Или отговорка?
– Ты меня знаешь. Я никогда не искала отговорок.
– Если я решу эту проблему? Если твой сын сам согласится отдать тебя мне, ты примешь наш союз?
– Это невозможно.
– Для меня не существует слово «невозможно» если я чего-то хочу! Ответь на вопрос, Одиффэ. Если бы не твой сын, согласилась бы ты стать моей женщиной? Моей женой?
– Женой?.. Я была бы счастлива, если бы Риан принял нашу связь. На то, чтобы он разрешил мне снова выйти замуж и речи быть не может.
– Ошибаетесь, сударыня. Ни один нормальный сын не хочет видеть свою мать в роли чьей-то игрушки. Но взрослые сыновья могут смириться с мыслью о том, что матери нужен мужчина, способной заботиться о ней.
– С Рианом это не получится. Как ты планируешь добиться от него согласится?
– Не твоя забота. Если твой сын согласится на наш брак, ты будешь рада? Ты хочешь видеть меня рядом с собой? Разделить со мной долгие дни и ночи?
– Ты хочешь, чтобы я ответила тебе прямо сейчас? Но это безумие.
– В том и смысл. Я не хочу, чтобы ты думала – я хочу знать, что ты чувствуешь. Когда любишь человека, не о чём долго думать. Ты готов преодолевать трудности, лишь бы быть рядом с тем, кто тебе дорог. А когда не любишь… я хочу от тебя всего, Одиффэ. Или ничего. Я столько раз предлагал тебе одно и тоже, раз за разом получая отказ. И на этот раз я приму его. Если ты так захочешь. Решение за тобой.
– У меня сотня причин сомневаться в тебе и твоих предложениях. Но… с тобой лучше, чем без тебя. Так что – да! Если сумеешь уладить дело миром с Рианом, я пойду за тобой куда скажешь.
– Отлично! Осталось только сказать ту простую фразочку, с которой начался наш чудесный разговор.
Я непонимающе на него посмотрела.
Миарон ухмыльнулся:
– Ладно. Хорошо. Тебе сложно, я понимаю, так что начну первым. Одиффэ, я люблю тебя.
Ты пришла в мою жизнь тогда, когда она не имела никакой цены, а во мне самом не осталось ни клочка света. Я потерял всё: уважение тех, чьим мнением дорожил, друзей, родину, возлюбленную, дочь. Хуже всего, что тогда я потерял и самого себя.
Всё в мире виделось бессмысленном и полным лжи. Я топил остатки разума в вине и веселящих травах.
Я был уверен, что ни одна женщина никогда не войдёт больше в мою жизнь. Мне хотелось располосовать их лживые лица острыми когтями – мне все лица хотелось тогда содрать с костей.
В то время секс был не отделим от боли, но бить женщин мне всегда претило.
Убивать – это да. Но бить?
Поэтому моими многочисленными спутниками становились мальчишки, случайные юноши. Для меня они не были полноценными людьми – бледные тени, скользящие в гаснущем от крови, боли и алкоголя сознании.
А потом появилась ты, испуганная девочка с кукольным лицом и не детскими, жуткими глазами.
Сначала я увидел в тебе призрак дочери, что сгинула в лабиринтах точно таких же улиц, пусть и в другом городе.
Я захотел спасти одну душу, раз уж не мог спасти другую.
Только к тому времени я успел уже так опуститься, что не различал грани между пороком и добродетелью, болью и наслаждением, добром и злом. И вместо того, чтобы помочь, я заставил тебя опуститься туда, где пребывал сам.
Мне казалось, что сытной пищи и кровли над головой маленькой нищенке, подобранной мной с улицы, должно быть достаточно.
Для неё и это благо.
Теперь уже не могу точно сказать, когда ты начала значить для меня чуть больше, чем ничего.
Поначалу было просто приятно видеть твоё хорошенькое личико. Потом меня заинтересовала твоя странная молчаливость.
Женщины, которых я знал, всегда были болтливы. Они все чего-то хотели, о чём-то просили, капризничали, ругались, смеялись.
А ты – молчала. И убивала. Спокойно, точно, совершенно равнодушно. Как будто сама была ножом, без человеческих чувств, переживаний, мыслей.
Ты ни разу не колебалась. Не сопротивлялась. И твоё лицо оставалось столь же безмятежным, как лицо куклы, сидящей на каминной полке.
Вот тогда я тобой и заинтересовался.
Мне хотелось тебя расшевелить, заставить проявить хоть какие-то эмоции.
Но – тщетно.
На спарингах, в каком темпе тебя не гоняй, ты никогда не просила о пощаде. Либо молча дралась, либо так же молча падала в изнеможении.