Черная королева
Шрифт:
– Мне безразличны облака, драконы и нудные святоши. Не смей больше так делать. Слышишь?! Никогда!
Миарон поймав мою руку, рассмеялся.
– Слышать – слышу. А насчёт «не смей»? Видишь ли, те, кто привык повелевать, обычно плохо умеют подчиняться. Но я обещаю тебе выходить из любого брода, будь хоть вода, хоть огонь, если ты будешь ждать меня, моя Огненная Ведьма. Мой маленький непокорный демонёнок. Милая моя, – его пальцы стряхнули последние слезинки с моей щеки. – Я не умру, когда то, к чему я так долго стремился, совсем рядом, в шаге от меня. О, нет! Я слишком люблю тебя для этого.
На мгновение и лицо, и взгляд его были серьёзны, но потом в глубине глаз сверкнула насмешка, а на губах – ухмылка.
– И себя, естественно, тоже.
Глава 22. Разговор по душам
Не знаю, что такого сказал Миарон Файеру, но нам не мешали уходить.
Дом, в которой меня привёл мой зверь, был роскошным: фонтаны во дворе, скульптуры на крышах, цветы в огромных вазонах на лестницах. И конечно же, любимые, дорогие, разлюбезные его сердцу во все времена занавески.
Круглую кровать со всех сторон окружала разлетающаяся от малейшего дуновения, органза. Непрактично, странно, красиво. Словом, вполне в духе Миарона.
Пламя, отражающееся в окнах, и нас заставило гореть.
Мы были словно два школьника, сбежавших от взрослых несмотря на обещанный им, вполне возможный нагоняй.
Его страсть могла соперничать с яростью.
Она могла бы причинять боль, но… не причиняла.
Каждый раз позволяя себе упасть к Миарону в объятиях я словно ступала на тонкий лёд, рисковала, боялась чего-то. Как неопытный птенец боится расправиться крылья и лететь, но сделав шаг в небо замирает от восторга, так и я, сопротивляясь своим желаниям, боясь собственных чувств, очередного предательства и боли, всё же уступала искушению и… летела.
Летела, задыхаясь от блаженства, замирая от неги. Таяла, как тает снег под лучами солнца, чтобы вместе с талой водой ожить вновь в нескончаемом круговороте жизни.
В страсти, как в полёте, страшно взлетать и приземляться.
Страшно разомкнуть объятия и посмотреть в лицо тому, в чьих руках познал блаженство.
– Пожар гасят? – спросила я, делая вид, что марево за окном меня интересует больше, чем то, что было сейчас между нами.
– Любой огонь гаснет рано или поздно, – зевнул Миарон, сверкнув острыми кошачьими клыками.
Я украдкой бросила на него взгляд, пытаясь понять, специально он это сказал.
Или просто не подумал, каким образом можно истолковать его слова.
– Ну, не дуй губы, моя милая, – привлёк он меня к своей груди. – У тебя для этого нет ни малейшего повода.
Я позволила себе не сопротивляться уверенным рукам.
Пальцы Миарона играли моими волосами.
Я слышала мерный, ровный стук его сердца.
– О чём ты думаешь? – тихо спросил он.
– О тебе.
– Как лаконично, – хмыкнул он. – А можно с подробностями?
Почему, когда чувства переполняют, когда хочется сказать так много, язык словно прирастает к гортани и слова замирают на губах?
Я совершенно не умею говорить о чувствах. То есть – совсем.
– Ты самая неболтливая из всех молчаливых женщин, что мне встречались за долгую жизнь. Порой, когда я гляжу в твои бездонные глаза, мне кажется, что за ним такой богатый внутренний мир, что в пору утонуть. Или сгореть?
Но бывают моменты, когда ты выглядишь совершенно бесчувственной, словно статуя из мрамора.
Каждый раз, когда я начинаю верить, что ты готова распахнуть душу, вновь натыкаюсь на ледяное молчание. Моменты, когда ты приоткрываешь дверцу в свой внутренний мир так редки, что невольно задаёшься вопросом: а не придумываю ли я всё то, во что хочется верить?
Что ты чувствуешь, Одиффэ? И чувствуешь ли ты хоть что-нибудь? Ведь даже на пике страсти ты безмолвна, словно немая.
– Разве не ты учил меня скрывать чувства?
– Я тебя такому учил? – искренне удивился он. – Правда? Ты ничего не путаешь?
– Может быть и путаю, – не стала спорить я. – Кто теперь разберёт?
Перевернувшись на живот, Миарон навалился на меня всем телом, прижимая к подушкам:
– Скажи, что любишь меня, – потребовал он.
– Зачем?
– Хочу это от тебя услышать. Ну же?
Я покачала головой.
– «Нет» – не любишь. Или «нет, не скажу».
– Не скажу.
– Почему?
– Язык не поворачивается.
– Всё настолько плохо? Что в этом сложного?
– Ты будешь считать, что имеешь надо мной власть.
– Я и так знаю, что имею над тобой власть. С первого дня нашего знакомства и, смею предположить, до последнего вздоха одного из нас. От души надеюсь, что буду первым. Ну, давай, попробуй. «Я тебя люблю», – давай. Это несложно.
Я вдохнула воздух, покорно намереваясь выполнить его требования.
Но… не получалось.
– Чтобы я не чувствовала, если я скажу вслух эту пустую банальность, она прозвучит фальшиво!
– Я жажду услышать, как ты фальшиво произнесёшь пустую банальность.
Я хотела сказать. Правда. Я чувствовала, что он дорог мне, но… слова застревали в горле, не желая рождаться, будто я и впрямь онемела.
Я боялась, что Миарон придёт в ярость, но он смотрел задумчиво, почти с жалостью.
– Неужели это так страшно? Говорить нежные слова? Прикасаться к тому, кого любишь? Чего ты боишься?
– С тобой?
– Ну?..
– Ничего. Просто это стало как тень.
– Ты хоть детям своим когда-нибудь говорила, что любишь их?
– Зачем? Что они, без слов не знают, как много значат для меня? Больше самой жизни. Я готова тысячу раз умереть за каждого из них.