Черная корона
Шрифт:
Избил жестоко. Влада хоть и содержалась под арестом, но находилась теперь не в камере, а в лазарете. Обострилось сотрясение мозга. Ее постоянно тошнило и рвало, поднялась температура. На допросах сидела с отсутствующим видом, никак почти не реагируя на вопросы. С адвокатом, которого ей привел кто-то из сотрудников фирмы, которой владел Черешнев…
Кстати, владел всего лишь десятью процентами акций, как оказалось. Остальные сразу после бракосочетания с Владой перевел на нее. Что за хитрый ход был такой у этого удачливого бизнесмена, пойди теперь догадайся. С чего-то сделал ее практически
Оказывается, один из новых перспективных клиентов Черешнева наотрез отказался вести дела в обход истинной владелицы фирмы. И затребовал от него знакомства с Владой. С ним, кстати, они и обедали в тот злополучный день. Черешнева это сильно озадачило. А тут еще и она начала поговаривать о разводе. Так что…
Так что мотив у него для совершения дорожно-транспортного происшествия имелся. Еще какой! А чтобы не навлечь на себя подозрений, он как-то это дело все очень удачно обставил и начал намекать на то, что его жена сумасшедшая.
Но теперь события того дела следственную группу интересовало мало. Одна Александра Степановна циклилась на нем и то и дело возвращалась к этой теме.
— Все, проехали, Шурочка! — не выдержал даже Халев дня через три ее настойчивых попыток вернуться к делу с наездом на Черешневу. — Дел тебе, что ли, мало, как с этой байдой копаться?! У вас с Димоном два трупа на руках, работайте! А то, что сотворил покойный Игорь Андреевич, теперь мало кого заботит!
Ее заботило. И Халеву она нагрубила в ответ. Тот в долгу не остался. И они поссорились на глазах у Калинкина, тут же выскочив друг за другом из кабинета. Вернулись через полчаса оба надутые и неразговорчивые. Халев вскоре принялся звонить на глазах у Александры каким-то подружкам, балагуря, как подросток, и осыпая их комплиментами. Александра с пониманием ухмылялась и, кажется, вовсе не расстроилась. А Калинкин, конечно же, торжествовал.
Они поссорились! Из-за ерунды, из-за работы! Кто же из-за этого ссорится так серьезно? Это же глупо и неуместно. Можно поспорить, можно даже немножко пойти на поводу у любимой подружки, но чтобы так вот — всерьез…
Нет, так нельзя. И уж тем более не нужно было Илье звонить своим знакомым девчонкам на глазах у Александры и приглашать их вечером сходить куда-нибудь. После этого разве возможно примирение? Вряд ли. Но отрицать то, что их ссора легла на душу Калинкина бальзамом чудодейственным, он бы поостерегся.
Он, конечно же, придумал для самого себя оправдание, почему его так радует их ссора, мысленно показав язык вредной девчонке со странными глазами, способными менять цвет.
Вот, мол, тебе, умница! И Илюха недолго тебя терпел. Теперь ни букетиков не будет, ни шоколадок. Но в глубине души все же понимал, что причина его ликования совершенно в другом.
Она теперь свободна! Свободна от обязательств, от возможного бракосочетания, и вообще он может теперь ее даже до дома проводить. И ему хорошо, и бабке ее в радость.
Допросов на сегодня больше не предвиделось. Черешневу попросил пару дней не трогать лечащий врач. Так что конец рабочего дня можно было сделать и покороче.
Ближе к четырем Калинкин засобирался, нарочито долго тасуя бумаги, укладывая их по папкам, стопкам, а часть в портфель для работы дома. Александра, которая Степановна, тихой мышкой сидела в своем углу и что-то бездумно чертила на листе бумаги.
— Дим, ты домой? — вдруг оборвала она паузу.
И так он был благодарен ей за этот вопрос, что даже не удержался и выдохнул с облегчением. Он ведь замучился уже вхолостую лопатить бумаги. По четвертому кругу, наверное, уже перекладывал. Сколько можно?..
— Я не знаю, а ты? — пожал плечами Калинкин, украдкой наблюдая за ней. — Долго еще собираешься сидеть?
— Да я вроде уже все закончила. Хотела бы с тобой переговорить… То есть попросить разрешения… Ты, как старший, либо позволишь, либо нет, но… — Она вскинула на него умоляющий взгляд и часто-часто заморгала, будто плакать собралась. — Но даже боюсь тебе говорить об этом.
— Не бойся, говори. — Калинкин подхватил стул, поставил его на место, облюбованное прежде Илюхой, почти притиснулся к ее плечу и снова повторил: — Говори, Саш, что хотела?
— Только ты не злись, идет?
— Идет, — кивнул Калинкин, сразу поняв, о чем она станет его просить.
— Понимаешь, мне все не дает покоя это дорожно-транспортное происшествие, — вздохнула она виновато. — Что-то здесь не так. Как-то не вяжется. Ты-то что по этому поводу думаешь, а, Дим?
— Я-то? Я думаю, наверное, то же, что и ты, — признался он нехотя. — Без участия Черешнева здесь не обошлось. Звонок домой был поздним вечером, почти ночью. Правда, сделан он был с мобильного племянницы или племянника, родственника, одним словом, их домработницы. Но… Но если учесть, что та состояла в интимной связи с хозяином дома, запросто могла вступить с ним в сговор. Так ведь?
— Конечно!
Ох как она обрадовалась. Такой благодарностью засияли ее серые глазищи, снова начав менять цвет, наполняясь странной бирюзой. Так счастливо улыбнулась, что Калинкин не хотел, да умилился. И мысленно похвалил себя за сдержанность. Хорошо, что не стал от нее отмахиваться, как от надоедливой мухи.
— Потом, вся эта ерунда с машинами, — продолжил он ее радовать, решив поделиться информацией, которую тщательно скрывал ото всех.
— С какими машинами, Дим? — Она подалась вперед, почти касаясь его лба своим. — Какими машинами? Ты имеешь в виду то, что марка машины была той же и номер? Так это могли конкуренты его подставить — Черешнева я имею в виду. Тут у меня версия его причастности немного того, хромает.
— В том-то и дело, что…
Ее рот вдруг оказался совсем рядом. Яркий, зовущий, и Калинкин не выдержал и поцеловал его. Не впивался, как ему того хотелось, нет. Просто слегка тронул его своими губами, будто кистью мазнул. Тут же сам смутился своей несдержанности, отодвинулся и пробормотал:
— Извини, не смог устоять. Губы у тебя, Саша, это что-то… Извини. Ничего, что я тебя поцеловал?
— Ничего. — Она громыхнула все же стулом, отодвигаясь, и начала тут же заправлять выбившиеся из прически прядки волос себе за уши.