Черная линия
Шрифт:
— Наизусть.
— Это история жизни волевого человека. Упрямца, который всегда добивался поставленной цели. И шел к ней напрямую. Эта целенаправленность обратно пропорциональна силе терзающей его угрозы распыления личности.
Такой диагноз показался Марку убедительным. Понемногу то, о чем она говорила, становилось для него очевидным.
— А теперь, — продолжала она, — поговорим об апноэ. Я изучала этот предмет. Я хотела понять, что дает ему основания полагать, будто такое поведение защитит его. Конечно, определенную роль играет физическая изоляция.
Марк чувствовал, как жертвы «амока» буравят их взглядами своих расширенных зрачков.
— Ну, кровь не получает кислорода, и…
— Все тело оказывается в опасности. Полнота чувств, безмятежность — это не более чем клише. В действительности апноэ вызывает напряжение, состояние тревоги. Организм сосредоточивается на самом себе. В верхних и нижних конечностях происходит рефлекторное сужение сосудов. Кровь, с теми запасами кислорода, которые в ней еще остались, отливает к жизненно важным органам; сердцу, легким, мозгу. Б'oльшую степень концентрации представить себе нельзя. Человек, в буквальном смысле этого слова, превращается в жесткое ядро. В средоточие собственных жизненных сил. Именно этого ощущения ищет Реверди. Он выстраивает блок против своих внутренних демонов… Но я думаю, что этот феномен можно распространить и на убийства.
Марк вздрогнул:
— На убийства?
— Вспомните, что он сделал с молодой датчанкой. Он выпустил из несчастной кровь. Думаю, что в подобные моменты сцена преступления становится для него чем-то вроде продолжения его самого. Он «раскрывает» свое существо в этом пространстве и вызывает туда приток крови, чтобы лучше защититься. Точно так же, как внутри его тела сердце и легкие получают повышенную дозу гемоглобина.
— Что дает вам такую уверенность?
— А вот я вас спрошу, — сказала он вместо ответа. — Вы помните его последние слова на кассете?
Без малейших колебаний Марк произнес по-французски:
— «Прячься быстрее: папа идет!»
Она медленно покачала головой:
— Может быть, это воспоминание. Травма. Или может быть, галлюцинация. Я не получила ответа на этот вопрос. Но кое в чем я уверена. Его защитное поведение включается в момент символического появления отца. Вот главная угроза: личность отца. Он боится, что эта личность проникнет в него. Он боится стать собственным отцом.
Психиатр выстраивала основные детали, словно складывая головоломку, но не так, как это сделал бы Марк. Он возразил:
— Насколько мне известно, Жак Реверди не знал своего отца. Как же он мог бояться его прихода? Или его влияния?
— Именно это я и хочу сказать: главное — это его отсутствие. Потому что в этом случае образ отца может воплотиться в любом обличье, в любой личности. В этом многообразном присутствии и кроются истоки шизофрении Джека. Он боится стать своим отцом. То есть кем-то или чем-то непонятным. В моменты кризисов все его существо превращается в вопросительный знак, в зияющую пустоту.
Внезапно Марк понял, к чему клонит Норман:
— Вы думаете, что в этих потенциальных образах может быть нечто отрицательное?
— Они непременно отрицательны.
— Они могут быть преступными?
Психиатр откинулась на спинку дивана, отодвинувшись от Марка, чтобы лучше видеть его:
— Жак Реверди убежден, что его отец был преступником. Он убивает, когда оказывается не в состоянии защититься от этой уверенности. Когда его не может защитить апноэ. Тогда отец проникает в его тело. Он распространяется по его «я», как яд, попавший в кровь.
— Не понимаю. Вы только что говорили, что убийство, напротив, было защитным ритуалом.
В ее тоне послышалась ирония.
— Все вместе, дорогой мой… — Последние слова она сказала по-французски. — Кровь жертвы нужна Джеку, чтобы укрепить свою крепость, он действует, как ребенок, возводящий песчаные стены против морских волн. Но уже поздно. Волна пришла. Он разрушает все. Его преступные действия — это доказательство того, что «папа» пришел… Каждое его убийство — это сочетание паники и смирения. Мятежа и признания.
Марк задумался. Эти выводы согласовывались с его собственными, пока еще неясными гипотезами. Сейчас он понял другую истину, она становилась очевидной, если вспомнить биографию Реверди. До четырнадцати лет от этой угрозы его защищала собственная мать. Когда она покончила с собой, у подростка, оставшегося совершено неприкрытым, незащищенным, появился навязчивый страх перед образом отца… Он высказал эти предположения своей собеседнице. Психиатр подтвердила:
— О смерти матери тоже можно было бы многое сказать… Это — вторая травма, составляющая суть личности Реверди. Это предательство — ибо Джек считает ее самоубийство предательством — стало искоркой, из которой разгорелось пламя его криминальных наклонностей.
Марка передернуло.
— Вы хотите сказать, что он убивал еще, будучи подростком?
— Нет. Чтобы перейти к преступным действиям, нужно созреть. Это занимает какое-то время. Вы специалист. Вам известны цифры: как правило, серийные убийцы совершают свои первые жуткие «подвиги» лет в двадцать пять. Думаю, что и Джек следовал этой схеме. Отсутствие отца и предательство матери «созревали» в нем, словно опухоль, и постепенно превратили его в хищника. Он убивает и для того, чтобы стать похожим на отца, и для того, чтобы отомстить матери. Он ненавидит женщин. Все они — предательницы. Он хочет видеть, как они истекают кровью.
Это слово напомнило Марку еще об одном факте: Моник Реверди вскрыла себе вены. «Джек» воссоздавал то, самое первое предательство. Он спросил:
— Почему вы его выпустили? Я имею в виду: почему отправили его в обычную тюрьму такого… больного человека?
— Потому что он просил меня об этом. Когда у него прекратились галлюцинации, он только и думал о том, чтобы оказаться среди обычных преступников, не оставаться среди сумасшедших. Я не видела причин отказать ему. В конце концов, жить ему остается несколько недель.