Черная Мария
Шрифт:
Встав на колени рядом со страшным пятном и тихо читая молитвы, старик принялся дрожащими руками собирать тряпкой лужи красной краски.
Через час Флако вышел из ветхого сарая и медленно побрел прочь. Колени пронзала острая боль, вся рубашка была мокрой от пота, но старик упрямо двигался вперед, к намеченной цели. Он тащил под мышками две картонные коробки с банками краски и древесными опилками.
Он шел через крошечный, поросший сорняками участок у края дороги, отделявшей одно соевое поле от другого. Этот участок принадлежал ему, Флако. На этом крошечном клочке земли стоял старый школьный автобус. Обшарпанный, с облупившейся краской, изрисованный углем, испещренный многочисленными
Однако весной 1981 года Флако постиг двойной удар судьбы. От рака гортани умерла Луиза, а потом он провалил ежегодную переэкзаменовку на водительские права. Потеряв работу, Флако вынужден был съехать со служебной квартиры. Деваться ему было некуда, только поселиться на этом клочке земли, оставшемся после смерти жены в его распоряжении. Школьная администрация милостиво продала ему старый школьный автобус почти за спасибо. И Флако не смог придумать ничего лучше, как поставить автобус на своем участке и поселиться в нем.
Поднявшись на самодельное сложенное из шлакоблоков крыльцо, Флако отворил дверь и вошел в салон. Внутри было сумрачно и прохладно. Пахло старой жевательной резинкой, кожаными сиденьями, тмином и перцем, которым старик обильно приправлял свой обед. Поставив коробки рядом с водительским сиденьем, Флако окинул взглядом внутренность своего дома. Оборудованный старым дизельным генератором, автобус обеспечивал его электричеством, необходимым для различных бытовых нужд. К тому же он был в полной боевой готовности, так как старик чуть ли не каждую неделю собирался упаковать свои нехитрые пожитки и отправиться назад в Мексику. Он демонтировал вдоль одной стены все пассажирские сиденья и на их место установил небольшую кровать, пару настенных светильников, маленькую электроплитку, рукомойник и совсем крошечный холодильник. Несколько окон пришлось заколотить наглухо, над остальными соорудить козырьки от солнца.
В самом конце салона, рядом с надписью «Аварийный выход», был домашний алтарь — засушенные цветы, хлеб приношения, множество статуэток, ряды старых фотографий в рамочках. Красноватый свет сорокаваттной лампочки омывал алтарь, придавая всему некую мистическую окраску.
На большинстве фотографий, сделанных в разные годы в разных местах, была Луиза. В молодости она слыла красавицей — с кожей цвета молочного шоколада и густой гривой иссиня-черных волос. Жизнь превратила ее в располневшую матрону с подслеповатыми глазками.
В самом сердце алтаря, в обрамлении разноцветных бус и искусно сделанных муляжей плодов и фруктов, стоял большой, восемь на двенадцать дюймов, образ Иисуса Христа в Его божественной славе. Со сложенными на коленях руками, с мягко светившимся словно изнутри лицом Он благосклонно взирал из венка засушенных цветов.
Флако приблизился к алтарю и преклонил колена. Суставы пронзила острая боль. В висках бешено стучало, к горлу подступала тошнота. Порывшись в нагрудном кармане, он вынул оттуда пачку сигарет «Кэмел» без фильтра. При жизни — любимые сигареты Луизы. После смерти жены Флако взял себе за неукоснительное правило хотя бы раз в месяц класть на алтарь пачку «Кэмела». Сегодня, после жутких пророческих видений, Флако почувствовал острую необходимость поговорить в молитве со своей покойной женой.
Бережно положив сигареты на маленькую деревянную подставку, Флако склонил голову в молитве. Несмотря на то что страшный образ черной человеческой руки все еще стоял у него перед глазами, он молился не за себя, потому что уже давно не боялся страданий и смерти.
Жизнь всегда страшила Флако больше, чем смерть. Истинный мексиканец, он с молоком матери впитал присущее его предкам, ацтекам, уважение к смерти и восхищение перед ней. Для ацтеков смерть была катарсисом — избавление от жизни страданий и бедствий. Детские годы, проведенные на родине, в Мексике, укрепили его в этой вере. Каждую осень вся его семья тщательно готовилась к празднованию Дня Поминовения Усопших. В этот праздник дети мастерили пластмассовые скелеты и маски смерти. Пекари пекли хлеба и булочки в форме человеческих черепов. Витрины магазинов пестрели всевозможными скелетами — на велосипедах, с гитарой в руках, в белом халате дантиста рядом с зубоврачебным креслом. Жители всех кварталов собирались на кладбищах, чтобы почистить, подновить и украсить могилы близких. Образы смерти заполняли деревни и города. Смысл этого праздника состоял в том, что нужно радоваться смерти, потому что она тоже часть жизни.
Флако не боялся того дня, когда он присоединится к Луизе и своим родным там, на небесах. Но он боялся встретиться здесь, на земле, со страшным злом, грозящим грядущим поколениям.
Прервав свою безмолвную молитву, Флако взглянул на алтарь. Что-то было не так. Он это почувствовал. Какая-то перемена. Что-то — в образе самого Христа.
С трудом поднявшись на ноги, Флако стал внимательно вглядываться в картину в центре алтаря. Он не верил своим глазам! Картине было по крайней мере лет двадцать, и всю ее поверхность покрывал тончайший слой пыли. Обтерев тряпочкой изображение Христа, Флако принялся еще внимательнее разглядывать его. Несомненно, что-то изменилось. В нижней трети картины появилось несколько обесцвеченное пятно, незаметное для постороннего, но только не для Флако, ревностно заботившегося о своем домашнем алтаре. Едва заметное изменение показалось ему чуть ли не катастрофой.
Старик снова упал на колени. Ему вдруг захотелось заплакать, свернувшись в комочек, или убежать, навсегда исчезнуть в лесу... Однако он отлично понимал, что не в силах бежать от этого дурного предзнаменования. У него не было ни малейший сомнений в том, что едва заметное изменение и было знаком, ниспосланным именно ему, Флако, и никому другому...
Старик снова начал молиться. Однако вскоре его отвлек звук шагов рядом с автобусом.
— Кто там?
— Tio! [5] — раздался голос у входа в автобус. — Tio Флако, ты здесь?
5
Дядя! (исп.)
Это был голос Анхела.
Флако поспешил к дверям, открыл их и увидел стоявшего на пороге Анхела. От его одежды нестерпимо воняло бензином, а уродливое лицо светилось от возбуждения. Позади него отъезжал в сторону шоссе полицейский джип.
— Анхел! Господи! — недоуменно воскликнул Флако, глядя на удалявшийся полицейский джип. — У тебя неприятности с полицией?
— Не совсем, — ответил Анхел, проходя в автобус.
Флако поспешил вслед за племянником.
— С тобой все в порядке?
— Да, я в полном порядке, — отозвался Анхел, поудобнее устраиваясь на дядиной койке. Он глубоко дышал и пытался взять себя в руки. — У тебя есть цай со льдом?
Старик принес ему немного чая и присел на скамью напротив.
— От тебя несет бензином, — сказал он, указывая на рубашку Анхела. — Что с тобой стряслось?
Отхлебнув большой глоток ледяного напитка, Анхел вытер рот и сказал, все еще слегка дрожа:
— Сегодня был свидетелем самого узасного события в моей зизни...
Повисла неловкая пауза. Флако посмотрел на алтарь, в центре которого все так же мягко светился образ Христа, едва заметно поблекший в нижней части.