Черная маркиза
Шрифт:
Кто-то подымался к ним по лестнице, прыгая сразу через несколько ступенек, спотыкаясь и чертыхаясь по-французски.
Дидье Бланшар, кто ж ещё.
Вот он наконец взлетел на последнюю ступеньку и остановился, балансируя на ней. Белая рубаха с подвёрнутыми рукавами, кое-как застёгнутая, плескалась под ветром на его плечах, зелёные глаза мягко светились, а на припухших губах медленно расцветала улыбка.
За его спиной подымалось из моря солнце, заливая бирюзовую гладь горячим, ослепительно ярким сиянием.
И всё это снова показалось
Дидье мигом очутился возле них — одним лихим прыжком, будто нёсся в атаку. Он молча бухнулся на камни, улыбаясь всё так же лукаво и растерянно, косясь то на Грира, то на Морана из-под длинных ресниц, и Грир сжал губы, чтоб не рассмеяться от совершенно мальчишеского ликования, забурлившего в крови, словно вырвавшийся на волю весенний ручей.
— Хотел удрать небось? — несколько раз глубоко вздохнув, чтобы хоть чуть-чуть придти в себя, сурово спросил он, не касаясь Дидье и пальцем. Несмотря на то, что отчаянно хотел немедля сграбастать его и с силой провести руками по всему его литому гибкому телу. У него прямо-таки ладони заныли от этого яростного желания.
— От себя-то не убежишь, кэп, — тихо, но твёрдо отозвался Дидье, не подымая глаз, а когда поднял, Грир едва не задохнулся — столько противоречивых чувств отражалось в глубине этих глаз — словно в водовороте.
Решимость и растерянность.
Страх и страсть.
И прежнее неистребимое озорство.
Моран вдруг опустил руку на плечо Дидье и стиснул, поворачивая его к себе, как во время недавнего поцелуя. И почти сердито воскликнул:
— Ты вот только в жертву себя не приноси, как праотец Авраам своего первенца! Я-то помню, что было… тогда, на озере…
— Угу, — вымолвил Грир, так же крепко сжав другое плечо Дидье, который протестующе замотал головой. — Агнец хренов на заклание. Мы тебе не волки!
— Я знаю, — шепнул Дидье, блеснув глазами, и вдруг на мгновение прижался щекой к руке Грира, отчего тот так и вздрогнул. — Знаю, кэп.
Знает он, Господи Боже!
Не в силах удержаться, Грир неловко потянул рубаху с его плеча, торопливо запуская под неё пальцы, слепо и жадно касаясь тёплой кожи, вмиг покрывшейся испариной — то ли от испуга, то ли от возбуждения.
Дидье почувствовал, что сердце у него вот-вот разорвётся, так оно заколотилось. Он поспешно зажмурился, позабыв, как надо дышать, и так же вслепую, жадно притянул Грира к себе, ища губами губы. О да, он знал. Он мог не знать себя, но этих двоих он знал. И хотел узнать до конца — до самого что ни на есть.
До последней страшной, сладчайшей близости.
Неотвратимой, как смерть.
Прямо здесь.
Прямо сейчас.
«Вино берёт и даёт тебе… ты берёшь и даёшь вину… — прозвучал у него в ушах его же собственный голос. — Ты никуда не можешь уйти от него… ибо ты принадлежишь ему!»
— Это же навсегда… — дрогнувшим голосом выпалил Дидье, едва оторвавшись от губ Грира и откинув голову Морану на плечо. Любые слова были так бедны, так скудны и беспомощны по сравнению с обуревавшими его чувствами, что ему хотелось просто взвыть от досады. — Вы понимаете? Понимаете?! Это же навсегда. Пока… mon Dieu! — Он наконец нашёл подходящие слова. Единственно верные. — Пока смерть не разлучит нас.
Богохульством, сущим богохульством были сейчас эти слова брачной клятвы… но Дидье отчего-то твёрдо знал, что греха в них не было.
Не было греха, как не было похоти — только любовь.
— Смерть не разлучит, — сказал вдруг Моран срывающимся шёпотом — в самые губы Дидье. — С чего ты взял, что разлучит? Не-ет…
— Я вас ни в аду, ни в раю не оставлю, — эхом отозвался Грир, обхватывая за плечи обоих и неловко, блаженно ероша пятернёй и чёрные, и русые вихры. — Не знаю, что там на сей счёт есть в Священном Писании… но так и будет, не сомневайтесь, garcons!
И от глубокой убеждённости, звенящей в его словах, Дидье вдруг окончательно успокоился. Всё было таким, как должно — мир вокруг и люди рядом. Они ведь всегда были рядом с ним, эти двое, всегда, когда он нуждался в их помощи. Готовые умереть и убить ради него. Готовые его утешить и утихомирить. Вздуть, если провинится. Защитить, если ослабеет. Принять таким, каков он есть, ничего не требуя взамен.
И любить таким, каков он есть.
Любить.
— Залюбите же вы меня уже, garcons, — пробормотал Дидье, едва шевеля горящими губами, расплывающимися в неудержимой улыбке. — S'il vous plaНt, нам ведь суждено быть вместе, так что вы меня не бойтесь! Vous comprenez?
О да, они поняли, ещё как!
Дидье Бланшар расхохотался счастливо и безудержно, опрокинутый навзничь двумя парами крепких рук.
Месяц спустя Эдвард Грир, капитан пиратского фрегата «Разящий» и его канонир Моран Кавалли стояли бок о бок на эшафоте и молча смотрели вниз, на толпу, возбуждённо гудевшую в предвкушении интересного зрелища. Не каждый день на Фуэнте-Рок казнили пиратов, да ещё таких отъявленных, известных всем Карибам. Опасных смутьянов, которые, бывало, брали штурмом целые гарнизоны, а теперь, избитые и закованные в кандалы, беспомощно ждали позорной смерти.
Их так торопились побыстрее казнить, схватив в прибрежной харчевне Фуэнте-Рока, что это было даже смешно.
Всё происходило словно во сне — в том кошмарном сне, что снился Гриру несколько лет подряд.
Скрывая леденящую тоску, он с кривой презрительной усмешкой поглядел на грубо сколоченные доски наспех возведённого эшафота, на две толстые колючие петли, болтающиеся над его головой, и только потом — в синие спокойные глаза Морана. Левая бровь канонира была рассечена наискось, и кровь коркой запеклась на смуглой щеке. «Шрам останется», — машинально подумал Грир и тут же криво, тяжело усмехнулся собственной глупости.