Чёрная нить
Шрифт:
Чуть правее от берега ввысь убегала стена – древняя ледяная твердыня, щитом отгородившая утекавший в океан полуостров Танглей. В стене не виделось ни ворот, ни дверей. Могучая и непомерно высокая, она олицетворяла мощь крайнего севера и тянулась к облачным царствам. Метели скулили над её вершинами, сплетаясь в причудливые узоры. Теребили дюжины синих знамён с вышитыми серебром скрещенными иглами. Призрачные и мелкие – для смотревших снизу – хранители Танглей стояли на стене припорошёнными снегом изваяниями: не приглядишься – не отличишь от ледяных глыб.
Глен взмахом ладони сообщил собратьям о своём прибытии и подвёл скакуна к стене. С хрустом по ней
– Лин, – обратился к сестре Глен и направил скакуна в селение, – мне надобно побеседовать с владыкой. Ежели дозволишь, я сопровожу тебя к поместью и ненадолго покину.
– Можешь хоть навсегда меня покинуть, – пробурчала Лин, растирая щеку, к которой примерзли дорожки слез.
– Лин…
– Ты плохой!
Плохой? Что ж, пусть так. Глену не привыкать. Для отца он вечно плохой. Как же иначе? Нежеланное дитя, рождённое наложницей-наядой. Признанный за неимением иных детей бастард с осквернённой кровью, которого мать породила в тайне и долгое время воспитывала вдали от Танглей.
Не ведая о дитя во чреве, матушка Ламара ушла со службы и покинула Танглей. Глен увидел свет в Светлоречье – в удалённой от родных просторов деревушке. Там воздух благоухал сладостью цветов. Земля пружинила мхом. Деревья раскидывали кучные ветви, и птицы, напевая песни, вили гнёзда.
В ту пору Глендауэр не ведал, кто приходится ему отцом. Вызнал правду, когда матушка, подкошенная хворью, привела его в Танглей и явила взору принца Дуги – среднего сына владыки Ваухана.
По законам Танглей, наложницу, сокрывшую дитя от океанида из властвующей семьи, следовало казнить. Но правитель Ваухан сжалился и дозволил ей коротать отведённый срок рядом с соплюшкой-сыном.
Глен видел, как смерть забрала матушку. Она упокоилась, и он остался в окружении сотен собратьев, но в то же время в одиночестве. Ни птиц. Ни цветов. Ни речки с кишевшими в ней головастиками. Лишь льды вокруг и промёрзлые воды.
В Танглей не приживалось тепло солнца. Здешний ветерок не ласкал лицо, а царапал кристаллами льда. Тут не пахло росой и отсыревшей почвой. Деревья можно было по пальцам пересчитать.
Соплеменники с обледенелыми лицами глядели на Глена свысока – с вершины своего бесстрастного великолепия. Излишне мечтательный, он привык делать, что вздумается. Ему были чужды и этикет, и строжайшие устои Танглей, о которые он постоянно спотыкался, ибо насчитывалось их превеликое множество.
Обретённый отец не щадил Глена и наказывал за малейшую провинность. За преподнесённый букет цветов:
– Будь любезен, объяснись, – отец едва не заморозил букет взглядом, – каким прибоем тебя принесло ко мне со столь нелепым даром? Право слово, ты не океанид!
За неосторожные вскрики, забавным эхом разлетавшиеся по дворцу:
– Чего ты желал добиться, позволь спросить? – отчеканил отец. – Породив шум, ты потревожил мой покой. Потревожил покой правителя. Ты не океанид, Глендауэр. Кровь наяда отравила тебя, и ты не волен обуздать её пагубный зов. Эхо счёл забавным? Что ж, посиди-ка в пещере. Уверяю тебя, от стен её отражается наипрекраснейшее эхо.
За неуместно начатый рассказ о недавней прогулке:
– Ты не океанид, – процедил отец, и голос его прогнал из тела Глена тепло. – Лишь владыке дозволено свободно выражать мысли, ибо глас его достигает ушей каждого. Его же подданным сперва должно принести извинения и увериться, что речам их готовы внимать.
Ты не океанид! Ты не океанид! Ты не океанид…
Слова эти, отдававшие презрением, звенели в ушах Глена от рассвета до заката и хлестали наотмашь. Его били по рукам палкой, ежели он тянулся не к тому столовому прибору. Привязывали к спине стальной стержень с шипами, ежели горбился. Злосчастная пещера служила Глену вторыми покоями, а вскоре к томлению в ней прибавились и телесные наказания: сперва розги, потом кнут, увековечивавший на спине рубцы.
Глен, сцепив зубы, сносил побои с завидным упрямством. Он искренне хотел прижиться в Танглей и заслужить похвалу отца – услыхать недостижимое: «Ты истинный океанид. Ты мой сын и наследник!»
Но время текло. И без того хрупкая выдержка давала трещины. Всё чаще Глен ловил себя на мысли, что страшится моргнуть. Всё чаще его настигали приступы паники и удушья – в горле будто скатывался морозный ком, когда Глен встречал ледяной взгляд отца.
Однажды Глендауэр выполз из тёмной пещеры на четвереньках и закричал так, что ледники сбросили снежные доспехи. Забился в судорогах, пытаясь урвать хоть глоток воздуха. Тогда показалось, что на лице прибежавшего отца мелькнула тень беспокойства.
Только показалось, потому как быть такого не могло. Глупость какая, ну! Привидится же диво…
Семь дней Глен пробился в припадках. Его опаивали снадобьями. Окутывали, пусть и скупыми, но столь желанными теплом и заботой. Возвратившийся в Танглей дед не отходил от его ложа. Отгоняя лекарей, восседал рядом и гладил по голове.
Как-то раз, дрожа под одеялом, Глен услыхал голос, приглушённый расстоянием:
– Ты не учишь его, Дуги, – заявил дед. – Не остужаешь его кровь. Не укрепляешь. Ты разрушаешь его душевные опоры. И ежели ты продолжишь в том же духе, предвосхищаю, узришь вскоре его бездыханное тело. Решай. Судьба ставит тебя перед выбором. Могу дозволить тебе навестить Лета – посоветуешься с ним.
– Не сочтите за дерзость, – сухо отозвался отец, – но мнение брата-предателя меня мало заботит.
– Тогда делай выбор, – с непоколебимой твердостью возвестил дед.
– Кому мне доверить его будущее?
– У Антуриума подрастает наследник. Мальчонка тоже отбивается от собратьев. Глядишь, они с Гленом поладят.
– Значит, Барклей…
Глендауэр оставил Лин во дворе поместья. Доверил заботу о ней гувернантке Сурии и оседлал другого ифрала – Ириса, давнего друга, которого знал ещё нерасторопным жеребёнком.