Черная обезьяна
Шрифт:
Мальчик побежал в сторону вельможных дворов.
Во дворе уже отпылавшего дома, где жил тюремный служка с навозным ртом, большая свинья объедала чей-то сгоревший труп.
„Держали свинью, чтоб ее съесть, а съела она“, — подумал мальчик.
Растирая гарь и грязь по лицу, мальчик нагнулся и поднял оброненный кем-то еще не догоревший факел.
Наступал вечер, и повсюду было липко и душно.
На вельможных дворах были разбросаны украшения и чеканные тарелки, шелка и дорогие одеяния — всё это, кажется, вынесли из зданий лишь
Мимо мальчика прошел павлин с таким видом, словно его ничего не могло удивить и он давно ожидал большого непорядка.
Мальчик знал то здание, где неприметная дверь вела в подземную комнату, хранившую чиновничьи бумаги и разные рукописи.
По этому зданию в поисках еще живых горожан, едва заметные в окнах, бродили недоростки, даже не глянувшие на мальчика.
Возле нужных ему дверей никого не было, и мальчик с трудом отворил их.
Факел осветил человека, сидевшего возле самого входа; впрочем, куда ему было идти: комната оказалась совсем невелика.
Человек вжимал голову в колени, а руки держал на темени.
Минуту ожидая удара, но, так и не дождавшись его, он поднял голову.
Лицо его кривилось, глаза протекали, и губы шептали невнятное.
— Сын! — вдруг выдохнул он, танцуя кадыком. — Сын! — позвал он беззвучно, с мольбой, одними губами».
Сложилось так: если остаться там — сойдешь с ума. И если уйдешь оттуда — сойдешь с ума.
Я стоял у дома и смотрел на окна своей квартиры.
Пошарил в обоих карманах, обнаружил что-то угловатое, пластмассовое, поленился извлекать, какое-то время думал, что же там такое, потом вспомнил — игрушка, купленная в магазинчике у Алькиного дома.
Я погладил игрушке шершавую пластмассовую спину и пошел сходить с ума домой.
Дверь была открыта, в кои-то веки…
Стянул ботинки. О, мои белые носки…
Услышал голос жены, она читала детям в большой комнате. Что читала, я не разобрал, но отчего-то пугаясь услышать азбучные истины про Лору и норку, скорей пробежал в ванную комнату.
Запустил там воду, поспешно разделся и сел на еще холодное дно ванны.
Сидел, пристыв задом, в брызгах. Потрогал лицо — вдруг почувствовал, что губы улыбаются, но какой-то странной улыбкой, будто бы я начал говорить «Ы», но забыл, как произносится этот звук.
Ноги начал подтапливать ледяной поток, кожа побелела, но так было даже лучше — совсем хорошо стало бы, когда б она вовсе облезла.
Через полчаса, в тех же трусах, которые я долго и подозрительно оглядывал, прежде чем надеть, и в полотенце на плече, что твой патриций, я вышел из ванной.
Мальчик и девочка уже расположились в своих кроватках и оттуда позвали меня.
— Сейчас, — пообещал я и заглянул, будто бы случайно, в комнату, где спали мы, взрослые.
Жена буднично смотрела в телевизор, но я видел ее затылок тысячи раз — это был другой затылок. Уже почти закрывая дверь, чтоб сбежать к детям, я остановил свое движенье и секунду стоял, решая, что же не так, в чем причина.
Рядом с женой лежал мой мобильный.
Входя в дом, я выложил его на полку для обуви и забыл там.
В мобильном были эсэмэски Альке и ее ответы.
— Как же ты живешь на свете? — спросила жена, не поворачивая головы.
Мне почему-то страшно захотелось одеться.
Я сунулся обратно в ванную, но там уже стояла дочь и пила воду из стакана.
— Я же говорил, что не надо пить из-под крана, — голосом, свалявшимся как шерсть, попросил я.
Она допила, аккуратно поставила стакан на край раковины и вышла. Я поискал взглядом брюки в ванной — тщетно.
В комнате раздался мерный стук.
Я осторожно открыл дверь ванной. На полу вполне себе обыденно сидела по-турецки жена с молотком, словно бы изготовившаяся колоть орехи. Перед ней лежал мой мобильный, уже с раздрызганным экраном.
— Выбью оттуда всех, — сообщила она отстраненно.
Под следующий удар я успел подставить ногу — угодило как раз по большому пальцу, с такой скользящей силой, что показалось, ноготь взвизгнул. Он сразу съехал куда-то набок.
Я успел получить молотком по колену и совсем небольно по животу, после чего инструмент оказался в моих руках.
Осмотрелся, словно выбирая, что бы такое забить в доме, раньше мне делать это не доводилось. Первый удар пришелся по зеркалу, второй по люстре.
В полутьме жена выбежала на лестничную площадку. Босиком.
Некоторое время я стоял так, выбирая, что бы еще поправить по хозяйству, но увидел двух выглянувших из детской комнаты птенцов. Они молчали и моргали.
— Я вам игрушечку купил, — постарался сообщить я по возможности спокойно, но голос сначала подпрыгнул, а потом распался на осколки.
— Какую? — спросил сын.
— Не знаю, сейчас посмотрю.
Я шагнул в прихожую, подобрал с пола туфли жены, раскрыл дверь и кинул ей вслед.
Нашел на вешалке свои брюки, у которых были вывернуты все карманы, кроме одного — где и лежала игрушка. Сжав ее в дрожащей руке, я пошел в детскую.
Включил ночник.
Присел на кроватку.
— Вот. — К игрушке потянулись сразу четыре ладошки.
Наконец и сам увидел, что подарил. Это была черная длиннорукая пластмассовая обезьяна.
— Папа, а как она… ну, говорит? — спросила дочь.
— Говорит? — я повернул черную обезьяну лицом к себе и вдруг вспомнил как: — Ы! Ы! Ы!
Утром в квартире по всем углам обнаружились плотные сгустки пустоты.
Поднимая зевающих детей, я эти сгустки старательно обходил.
Умывая сына в ванной, явственно ощутил, что кто-то стоит у плиты. Вышел, почти выбежал — никого, но конфорка зажжена.
Стал вспоминать: я зажег или нет — не вспомнил.
Грохнулся в ванной стакан, так и стоявший со вчерашнего дня, дочь пила из него. Теперь она же его и столкнула.