Чёрная рада
Шрифт:
— Уснет после твоей исповеди всяк! ворчал казак, затворяя за собою дверь.
А Кирило Тур между тем отворил дверь в темницу, и тотчас запер ее за собою. Поднявши кверху каганец, он увидел Сомка, прикованного толстою цепью к стене. Узник сидел на соломе, в старой сермяге, без пояса и без сапогов. Все у него ограбили, когда взяли под стражу. Из прежней одежды осталась на нем только шитая серебром, золотом и голубым шелком сорочка. Шила эту сорочку бедняжка Леся, украсила вдоль по воротнику, по разрезу пазухи и по краям широких рукавов цветами и разводами, а её мать подарила эту сорочку нареченному зятю на память гостеванья его в Хмарище. И странно, и грустно было бы каждому глядеть, как она блистала своею белизною и шитьем из-под грязной невольничьей одежды несчастного гетмана.
Кирило Тур поставил на окне каганец и тихо подошел к унылому узнику. Сомко смотрел на него молча, без любопытства и страха. Запорожец вынул из-за голенища нож и показал Сомку с выразительным движением.
Сомко поднял глаза к небу, перекрестился и сказал спокойно:
— Что ж? Делай, для чего тебя послано.
Но причудливый запорожец спросил его сиплым и гнусивым голосом:
— Неужто тебе совсем не страшно умирать?
— Может быть, мне и было бы страшно, когда бы не было написано: Не убойтеся от убивающих тело и потом не могущих лишше что сотворити...
— Да это ты рассуждаешь так, пока не почуял в теле железа; а дай-ко я резну тебя для пробы по грудине.
— Адское исчадие! вскрикнул тогда Сомко, неужели тебе мало одной крови? Ты хочешь еще натешиться моими муками! По твоему голосу вижу, что ты живешь только в подземельях и привык питаться человеческою кровью! Так впивайся ж в мое тело, гад отвратительный! Буду молчать, пока и замучишь меня, не услышишь ты, презренный, как стонет гетман Сомко!
— Добре! Ей Богу, добре! сказал тогда Кирило Тур своим естественным голосом, пряча нож за голенище. Ей Богу, мне кажется, что я смычёк, а все люди скрипки: как я поведу, так они и играют! Не жизнь я на свете коротаю, а свадьбу играю.
— Что это? говорит Сомко. Неужели я от тоски начинаю бредить? В самом ли деле ты Кирило Тур, спрашиваю именем Божиим, или это мне мара представляется?
Запорожец весело рассмеялся.
— Еще и спрашивает! сказал он, отбрасывая на спину кобеняк. А какая ж бестия, кроме Кирила Тура, пробралась бы к тебе чрез три сторожи? На всей гетманщине только я один умею очаровать всякого так, что и сам не знает, что делает.
— Что ж ты мне скажешь?
— А вот что я тебе скажу. Давай-ко меняться на платье да вылезай из этой гадкой конуры. Тут только гадам жить, а не человеку. Там за городом под Бугаевым дубом ждет тебя такой же дурень, как и я, — паволочский поп с сыном. Хотел было ехать уже обратно в Паволочь; думал, что ты попался навеки чёрту в зубы; ехал спасать Паволочан. Тетеря, видишь ли, пронюхал, что тут Шрам против него затевает, да и прижал Паволочан — тесно и жарко стало беднягам. Вот почему Шрам бросился было, как опаренный, на ту сторону; но я послал казака наперерез дороги. «Постой, говорю, попе! Еще, может быть, мы воротим сокола из клетки». А тут и в народе распустили мои братчики молву, что Сомко уже на воле, так сбирайтесь в купы да ждите знака. Ты, может быть, и не знаешь, что Иванца уже все раскусили. Теперь только гукни по Украине, так тысяча тысячу будет толкать да бежать к твоей хоругви. Поднимутся и те, что не были на черной раде. На раду ведь сползлась только вся дрянь из гетманщины, а добрые люди Иванцовым сорванцам не поверили. Потому-то Иванец и сделал на раде все, что хотел. А с Запорожья тожь только одни разбойники вышли в Украину, а что осталось в Сечи доброго, все за тебя теперь станет. Только явись да вскрикни: «Кто за Сомка?..» Что ж ты слушаешь молча, как будто я тебе сказку сказываю?
— Потому слушаю молча, что из всего этого мало будет добра! Много разлил христианской крови Выговский за это жалкое гетманованье; много и Юрусь погубил народу, добиваясь власти над обеими сторонами Днепра; неужели же в Украине не уймется хоть на один год литься христианская кровь? Мало еще её лилось! Еще я начну земляков одного против другого ставить! Иванец теперь с казаками будет держаться крепко; чтоб его сбить, надобно потерять десятки тысяч народу; а для чего? для того только, чтоб не Бруховецкий, а Сомко гетманствовал!
— Нет же, когда хочешь знать! воскликнул с несвойственным ему увлечением Кирило Тур, — не для того только, чтоб ты гетманствовал, а чтоб правда взяла верх над неправдою!
— Возьмет она верх и без нас, брат Кирило. Может быть, Господь только для науки народу допустил торжествовать злодеям. Видно, нельзя иначе довести людей до ума, как горем да бедою!
— Так, значит, ты совсем отрекаешься от своего гетманского права?
— А что ж бы ты делал на моем месте? Были у меня и друзья, и приятели, были полки и пушки, да Бог не благословил мне гетманствовать; друзи мои и искреннии мои отдалече мене сташа и чуждахуся имене моего: так чего ж мне идти против воли Божией? Рука Его видимо на мне отяготела...
— Шрам не так об этом думает.
— Не так думал и я, пока смерть не заглянула мне в глаза; а теперь иначе смотрю я на Божий мир.
— Смотри себе ты на него, как хочешь; только все же, я думаю, у тебя в голове осталось столько мозгу, чтоб не сидеть в этой бойне, когда тебе отворяют настежь двери?
— Но как уйти, когда вокруг сторожа?
— Эх, и ты разумная голова! Только надень эту зашептанную видлогу, то пройдешь сквозь огонь и воду, не то сквозь стражу!
— А цепи?
— Эге! А ты думаешь, я и позабыл о них! Худо ж ты знаешь Кирила Тура. Я принес такой разрыв-травы, что только приложу к замкам, так и распадутся к чёрту. Дай-ко сюда ноги.
— Постой, брат, я догадываюсь, что ты замыслил. Скажи мне, как ты выйдешь отсюда без своего наряда?
— Что тебе до меня? Ступай-ка сперва ты, а я себе найду дорогу и не из такой темницы...
— Нет, брат, этого не будет! Пускай погибает тот, кому Господь определил пострадать за правду; а чужою смертью я не куплю свободы.
— Смертью? Чёрт знает, что городит! Видно тут у тебя от сырости в голове завернулось. Неужто ты думаешь, что я тут буду долго занимать твое место? Нашел дурака! Я буду на воле завтра же утром...
— Как же ты вырвешься на волю сквозь все эти запоры и сторожи?
— Как? Так, как повелит Господь... Ну, да уж об этом не твоя забота. Разве ты не слыхал о наших характерниках, что намалюет на стене лодку, сядет да и пошел как будто по Днепру? А Кирило Тур неужели глупее всех, чтоб и себе не смастерить чего-нибудь подобного?
— Дивно мне, как у тебя достает охоты шутить, решаясь на самую мучительную смерть? Что ты мне ни толкуй о своем характерстве, а я хорошо знаю, что только ножи Иванцовых палачей выпустят тебя на волю.
— Эх, пане мой, пане! сказал запорожец совсем другим против прежнего тоном. Разве ж вся наша жизнь не шутка? Помажет медом по губам, ты думаешь: вот-то где счастье! смотришь — все одна мана! Потому-то и бросаешь ее, куда ни попало. Но что об этом толковать? Нутко, давай поменяемся нарядами.