Чёрная рада
Шрифт:
— Враг его знает, думал он, как человеком доля играет... Видно, сам лукавый помогает мне в моих затеях... А правду сказать, лучше, еслиб ничего этого не было... Ох, батько мой Богдан! Не узнал бы ты теперь своего Иванца... Враг!.. И откуда нечистый подсунул мне врага!.. А уже теперь поздо останавливаться... Или я, или он... Два кота в одном мешке не поладят... От чего ж это не хватает у меня силы повершить?.. Была сила свет переставить на свой лад, а теперь боюсь пырнуть ножом под бок... Дивное дело: не боялся человека в полном вооружении, а боюсь в цепях...
Этот несвязный разговор с самим собою то вырывался у него как бы против воли сквозь зубы, то договаривался мысленно. Иногда он останавливался, но не простояв и полминуты, опять принимался ходить. Длинные паузы нередко отделяли ответ от вопроса. Он был злодей, слишком скоро прошедший свою школу и слишком быстро ниспустившийся в мрачную бездну зла: порождения озлобленной души явились ему там без покрова и заставили его содрогаться.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.
А в неділю рано
Ся славонька стала:
Взяли, взяли козаченька,
Забили в кайданы, —
Ой на ноги дыбы,
На руки скринці...
Вызволь, Боже, козаченька
С темноі темниці!
Через несколько времени доложили гетману, что какой-то человек хочет донести ему наедине о каком-то важном деле. У Бруховецкого для подобных гостей всегда был доступ. Тотчас велел впустить.
Ввалилось в дверь что-то толстое и горбатое, в надвинутом на голову кобеняке. Не видать было его лица, только глаза блестели из-под капюшона. Бруховецкий сам не знал, чего испугался: так его душа была встревожена.
— Кто ты? спросил он.
— Я тот, отвечал странным каким-то голосом незнакомец, кого тебе нужно.
— Дух Святой с нами! вскрикнул гетман. (Ему Бог знает, что показалось).
— Кого ж мне нужно? спросил он дрожащим голосом.
— Тебе нужно такого человека, который бы наворожил покой на гетманщину. Везде народ толпится вокруг панов и придумывает, как бы освободить Сомка; да и нежинские мещане начали толковать теперь о Сомке, как жиды о Мессии.
— Гм!.. Что ж ты за человек?
— Я человек себе мизерный, швец из Запорожья, но если сошью кому-нибудь сапоги, то носить будет долго.
— Как же ты заворожишь гетманщину?
— Простым способом. Она тотчас успокоится, как только пойду да расскажу Сомку сон, что сегодня перед рассветом тебе снился...
— Дьявол! Откуда ты мой сон узнал?
— От крысы.
— Так, так! сказал Бруховецкий, закусив злобно губу.
— Успокойся на этот раз; подумай лучше, как тебе освободиться от своего врага, чтоб вместе с тобою всем нам не было так, что сегодня пан, а завтра пропал.
Долго молчал Бруховецкий.
— Открой голову, сказал он наконец; я посмотрю, не в самом ли уж деле лукавый ко мне присоседился?
Запорожский швец отбросил назад кобеняк, и Бруховецкий от удивления отступил назад.
— Кирило Тур!
— Тс! Молчи, пане гетмане. Довольно и того, что ты знаешь теперь, как меня зовут.
И Кирило Тур опять накрыл голову.
— Неужели ты возьмешься за такое дело?
— А почему ж? Разве у меня руки не людские?
— Но ты, говорят, немножко свой с Сомком!
— Как чёрт с попом. Я давно уже ищу, как бы ему удружить, и в Киеве, сам здоров знаешь, чуть-чуть не доказал ему дружбы, да проклятый попович помешал.
— За что ж ты на него озлился?
— Это мне знать. У всякого своя тайна. Я тебя не спрашиваю, не спрашивай и ты. Не задерживай меня, и коли хочешь, чтоб я поблагодарил тебя за сотничество, так говори, как мне к нему пробраться.
— Вот как, отвечал Бруховецкий. Возьми ты этот перстень; с ним пройдешь везде, никто тебя не станет останавливать и расспрашивать. Я даю его своим казакам только в самых важных случаях.
— Славный перстень! сказал Кирило Тур. Ещё и лук со стрелой вырезан на печати.
— Это, если хочешь знать, тот самый, что покойный Хмельницкий снял с руки у сонного Барабаша. Я сам ездил с этим знаком и в Черкасы к Барабашихе за королевскими грамотами. Покойный гетман подарил мне его на память.
— Эге! С доброй руки подарок, на добро и служит!
С этими словами Кирило Тур вышел из светлицы.
Бруховецкий проводил его до другой двери.
— Ложись спать, пане гетмане, сказал Кирило Тур на прощанье, не беспокойся. Перед рассветом снился тебе твой сон, перед рассветом я его и оправдаю.
И пошел он сгорбившись через двор в своем странном наряде. Темнота скрывала его от любопытных. Впрочем и при свете дня никто бы не узнал в нем теперь ни молодецкой походки, ни стройного росту: он казался дряхлым, сгорбленным стариком.
Когда подошел он ко входу в подземелье, стоявший на страже казак уставил против него копье и остановил его; но лишь увидел у него на руке гетманский перстень, тотчас отворил ему дверь.
За тою дверью, несколько далее и глубже, еще была дверь, которую охранял также казак, вооруженный с головы до ног. В углублении стены слабо горел каганец. И этот пропустил Кирила Тура молча, лишь только он показал ему перстень.
Далее еще увидел Кирило Тур одну дверь, охраняемую также вооруженным казаком. Он взял у казака каганец и ключ от тюрьмы Сомковой и сказал:
— Ступай к своему товарищу. Я буду исповедовать невольника, так, может быть, услышишь что-нибудь такое, чего никому не надо слышать.
— Да я и сам рад, отвечал казак, убраться подальше. Знаю, на какую исповедь пришел ты.
— Ну, когда знаешь, так и хорошо. Смотри ж, не входи к нему до самого утра. После исповеди он уснет, будить его не надо!