Чёрная смерть. Повесть из флорентийской жизни XV века
Шрифт:
При дневном свете пламя восковых свечей жёлтыми бледными языками отразилось в громадном золочёном щите и зажгло огнём золотое шитьё на занавесах дверных ниш.
На мраморном мозаичном полу стояли лужи пролитого вина. Повсюду на стульях, диване, на коврах и прямо на полу, прислонившись к стене, спали перепившиеся нарядные гости. Тут же дремали утомлённые мавританки. И на эту разнузданную картину смотрели из глубоких ниш с насмешливой улыбкой на непорочных устах мраморные боги.
Лоренцо не был пьян. Он с удивлением смотрел на Фалетти. Последний задумчиво любовался в окно величавым восходом солнца. В уголку, скорчившись, сидел Барукко. Лицо Фалетти от бессонной ночи приняло землистый оттенок.
– Человек – венец вселенной и в то же время – самое безобразное из её творений! – сказал Сильвио с величайшим отвращением. – Я люблю красоту. Но посмотри, до чего человек может изгадить красоту! Я велел убрать свой дом с изысканным изяществом; я подал вино, аромат которого мог воскресить мёртвых; я увенчал эти тупые головы розами и велел красавицам танцевать… Но что сделали они? Разве можно представить картину отвратительнее этой?
Он отвернулся и, заломив руки над головою, простонал:
– Тоска! Безобразное возбуждает во мне тоску! Красота! Вот где красота – вечное дивное светило!
Он указал рукою на солнце и крикнул Барукко:
– Ты можешь идти спать… Ты слишком безобразен. Я устал. Пришли мне пажа Антонио. Иди же, ну!
Барукко вышел, едва волоча тощие ноги, и через несколько минут вилла Фалетти погрузилась в глубокий сон.
Лоренцо не спалось, и он вышел побродить по парку. В парке пахло диким укропом и розмарином; на густой спутанной траве блестела алмазной пылью роса; в розовых кустах сладко щебетали птицы.
Лоренцо раздвинул чащу терновника. Перед ним блеснул серебром пруд. Белые лебеди, спрятав под крылья головы, грустно качались на зеркальной глади, и их отражение в тёмной бездне казалось призрачным. Это были ангелы в белоснежных одеждах. У самой воды, весь съёжившись, сидел Барукко и горько, неудержимо плакал. Возле него лежали хлебные крошки. Он приходил сюда каждый день, когда ему было особенно тяжело от оскорблений и насмешек, смотрел на белых задумчивых птиц, кормил их и тихим, задушевным голосом рассказывал им то, что томило его бедную, исстрадавшуюся душу.
Лоренцо отошёл прочь, растроганный и смущённый, и шут не заметил его.
В полдень вилла Фалетти оживилась. За воротами послышались крики, звуки рогов и лошадиный топот, и слуги стали метаться по двору и по комнатам с криками:
– Высокородная синьора! Синьорина маркиза Беата Бовони!
Этот крик разбудил Сильвио Фалетти. Он должен был поскорее одеться, чтобы встретить приехавшую невесту.
Сильвио вышел во двор как раз в то время, когда Беата въезжала в ворота. Она была ослепительна в своей пышной одежде на белом арабском жеребце; из-под серебряного седла висел богатый парчовый чепрак; её окружали придворные дамы, сокольничие, псари, стремянные, пажи – все верхами. В правой руке она держала повод коня; в левой на цепи мягко выступали два ручных леопарда.
Беата была красива тою гордой, надменной красотой, в которой есть что-то зловещее. Чёрные пламенные глаза смотрели почти сурово и жёстко из-под насурмлённых бровей; губы презрительно улыбались. Из-под белых страусовых перьев шляпы выбивались покрытые золотою краскою волосы, затейливо перевитые гирляндой из драгоценных камней.
Сильвио приветствовал невесту и почтительно коснулся губами её маленькой, затянутой в перчатку руки. Он услышал резкий запах духов, которыми Беата душила не только своё платье, но и лошадь и даже леопардов.
Фалетти никогда не любил этой властной женщины. Он задумал жениться на ней из расчёта. Много женихов добивалось руки маркизы, но она всем отказывала. Выбор Беаты льстил самолюбию Сильвио; состояние Беаты увеличивало его состояние; к тому же этого брака хотел папа.
Держа за руку Беату, Сильвио с холодною учтивостью говорил:
– Как вы прекрасны, моя дорогая! В солнечных лучах вы точно окружены ореолом!
Она, смеясь, пожурила его, что он не сумел приготовиться к встрече невесты; всюду видны были следы ночной попойки; на дворе валялись забытые перепившимися слугами сёдла, оружие, сбруя.
– Но ваш приезд был для меня неожиданностью, – оправдывался Фалетти, и вдруг счастливая мысль осенила его.
– Дорогая Беата, – проговорил он, – я докажу вам, что у меня есть и любезность, и вкус истинного флорентийца. Всё, что является смелым и оригинальным, более ценится. Я хочу устроить без всяких предварительных приготовлений процессию в вашу честь…
Тонкие губы Беаты чуть дрогнули, и она снисходительно кивнула головою.
– А пока я попрошу вас войти в мой дом, – сказал Фалетти, подставляя ладонь под стремя маркизы.
Красавица легко соскочила на землю, едва коснувшись кончиком ноги ладони Сильвио, и направилась к палаццо, передав доезжачему своих леопардов.
Лоренцо Альберти предстояла нелёгкая задача начертать план процессии по поручению Фалетти. Флорентийцы вообще славились искусством устройства всевозможных празднеств и процессий; с этою целью их за большие деньги приглашали в отдалённейшие уголки Италии. Но экстренная процессия в честь Беаты Бовони заставила бы призадуматься и более опытного в этом деле художника, чем Лоренцо. Он весь погрузился в обдумывание плана, на который ему дал Сильвио не больше часа.
Вдруг до слуха Лоренцо долетел резкий крик во дворе. Он высунулся в окно. Во двор Фалетти вошёл старый нищий, привлечённый ржанием лошадей и оживлёнными голосами. Древний обычай давал право беднякам выпрашивать подаяние во время всякого рода празднеств. Фалетти не признавал этого обычая: он слишком ненавидел уродство. Нищий пробрался к синьоре в серебряном платье, волосы которой горели на солнце, как червонное золото. Беата в это время, стоя посреди двора, гладила по очереди великолепных лошадей Фалетти, которых конюхи выводили из конюшни. Она была страстной наездницей, знала толк в лошадях, интересовалась ими, а потому не пошла в палаццо, а решила пока остаться во дворе.