Черная стая
Шрифт:
– - Вот с этого и надо было начинать, -- рассмеялся Войцех, -- что же, много у нее постояльцев?
– - Ни одного, -- печально ответил Исаак.
– - Так хороши ли комнаты, если она не может найти жильцов?
– - засомневался Шемет.
– - Комнаты хороши, -- кивнул Шпигель, -- да вот только дочка -- еще лучше. Фрау Штейнберг опасается, что присутствие в доме молодых людей дурно скажется на ее будущем. Девушку замуж надо отдавать, сами понимаете.
– - Ну, я тоже не стар, -- удивленно заметил Войцех, -- почему же фрау Штейнберг сделает для меня исключение?
– - Видите ли, господин граф, -- ответил Исаак, -- по-настоящему дурных людей, готовых хладнокровно погубить юную девушку, не так уж много. Но вы, господин граф,
– - Кому же я мог бы лгать?
– - сердито ответил Войцех.
– - Фрау Штейнберг или ее дочери?
– - Себе, господин граф, -- печально улыбнулся Исаак, -- себе.
Фрау Штейнберг оказалась весьма аппетитной дамой лет тридцати пяти, жизнерадостной и улыбчивой, несмотря на вдовий чепец. Войцех, решившийся до конца следовать совету Исаака хранить инкогнито, сообщил ей, что в Берлин приехал хлопотать об уменьшении крестьянских тягот, что было недалеко от истины, а после завершения дел намеревается вступить добровольцем в один из фрайкоров*, по слухам уже начавшим тайно собираться по всей Пруссии.
Патриотический порыв юного ходатая по крестьянским делам произвел на сердобольную вдовушку самое благоприятное впечатление. Хотя, возможно, решающую роль в ее согласии сдать комнату сыграло и то обстоятельство, что надолго постоялец не задержится. Времена настали тяжелые, пенсии за мужа, погибшего при Йене, едва хватало, чтобы свести концы с концами. И небольшой заработок тут пришелся весьма кстати. Но рисковать будущностью дочери фрау Штейнберг явно не хотела, хотя напрямую ни о чем таком не заговорить не решилась.
Предмет материнских надежд и опасений Шемет в этот вечер так и не увидел. Откушав кофею с булочками в компании фрау Греты, как добродушно разрешила себя называть вдовушка, и Исаака, после того откланявшегося и поспешившего домой, Шемет направился на постоялый двор -- отдать распоряжения об экипаже и багаже. На новую квартиру он явился уже вечером, с одним чемоданом, и тут же проследовал в чистую и уютную комнату на втором этаже, отведенную ему хозяйкой.
На следующий день, в воскресенье, Войцех проснулся поздно. Умылся почти ледяной водой из жестяного рукомойника, побрился, глядя в тусклое зеркало легкомысленного туалетного столика, явно предназначавшегося не для кавалера, судя по обилию резных розочек на раме и гнутых ножках, и спустился вниз, в гостиную. Хозяйки не было дома, она с семейством, состоявшим, как уже знал Шемет, из нее самой и троих детей, из которых дочка была старшей, отправилась в кирху. Из кухни доносился запах тушеной капусты и копченых колбасок, но пожилая кухарка, сжалившись над пропустившим завтрак "бедным молодым человеком" вынесла ему кофейник, свежие булочки и маленький кусочек масла на блюдечке. Войцех, застигнутый неожиданным бездельем, совсем уж решил прогуляться по городу, несмотря на морозную погоду, когда из прихожей раздались звонкие детские голоса.
– - Доброго утра, господин Шемет, -- приветствовал его из полутемной прихожей нежный девический голосок, -- мама задержалась на собрании у господина пастора, так что придется мне уж самой представиться, простите. Я -- фройляйн Лиза. Но вы можете звать меня просто Лизхен.
Девушка вышла на свет, за ее юбку прятались двое мальчишек, лет десяти и восьми, но Войцех, у которого даже в горле пересохло, мог смотреть только на нее.
Невысокая, едва доходящая ему до плеча, фройляйн Лиза казалась хрупкой статуэткой, столь совершенна и соразмерна была ее тоненькая девичья фигура. Темно-русые волосы, гладко зачесанные и собранные сзади в тяжелый узел, подчеркивали нежную белизну тоненькой шейки. Серые глаза с темными густыми ресницами, широко расставленные и блестящие, глядели с невинным прямодушием ребенка, но грудь под голубым строгим, но нарядным по случаю воскресенья платьем, была по-девичьи высокой. Мягкие розовые губы застенчиво улыбались. Войцех тряхнул головой, словно вынырнул из глубокого омута и низко поклонился девушке. Красота вознесла Лизхен в его глазах выше любого происхождения и состояния. Шемет увидел, наконец, свою богиню.
Осмелевшие сорванцы, Герберт и Йохан, помогли Войцеху справиться с создавшейся неловкостью. Они забросали гостя вопросами о его жизни, а, узнав, что ему довелось попутешествовать, потребовали подробных рассказов обо всех местах, где ему довелось побывать. Войцех даже своими военными похождениями решился поделиться, разумеется, не упоминая офицерского звания и наград. Мальчики слушали, раскрыв рты, Лизхен охала, но не выказывала страха, даже когда речь зашла о безумном штурме Полоцкой стены. Словом, к приходу фрау Греты атмосфера в гостиной царила вполне дружеская и невинная.
Отослав мальчиков в детскую, фрау Грета велела дочери идти на кухню, помогать с обедом. Войцех, отговорившись нелюбовью к тушеной капусте, отправился обедать в ближайшую кухмистерскую, рекомендованную ему благодарной за экономию хозяйкой. Настроение у него было самое приподнятое. Нежная улыбка и блестящие глаза Лизхен не шли из головы, и Шемет, совершенно влюбленный, думал только о том, как ему повезло встретить в этом скромном доме такую необыкновенную и прекрасную девушку.
* -- Лавник (лат. scabini[1], польск. ?awnik -- заседатель) -- член судебной коллегии ("лавы") с компетенцией рассматривать уголовные и некоторые категории гражданских дел в городах Магдебургского права. В Речи Посполитой и Великом княжестве Литовском лавы имели только крупные города. Обычно, они состояли из 3-7 членов. Председателем лавников был войт. Лавы с лавниками существовали до отмены Магдебургского права. В губерниях Царства Польского лавниками называли членов волостного суда.
В данном случае имеется в виду именно последнее значение.
* -- Фрайкор (нем. Freikorps -- свободный корпус, добровольческий корпус) -- наименование целого ряда полувоенных патриотических формирований, существовавших в Германии и Австрии в XVIII--XX вв.
Квадрига
Белоснежный фасад Бранденбургских ворот подпирал белое заснеженное небо незавершенной линией украшенного барельефом постамента. Войцех не сразу понял, откуда возникло это ощущение щемящей пустоты. Вспомнились многочисленные гравюры с видами Берлина, на которых богиня Виктория уверенной рукой правила победоносной квадригой.
Коней и богиню Бонапарт увез в Париж, как трофей, в насмешку над урезанной и ограбленной Пруссией. Шемет знал и о тяжелейшей контрибуции, разорявшей страну, и о французских гарнизонах, занявших почти все главные крепости Пруссии, о реквизициях, арестах, бесцеремонном вмешательстве во внутреннюю политику. Но почему-то именно этот унизительный жест победителя переполнил чашу. Город, куда он только недавно прибыл гостем, этот чужой европейский город, с которым его прежде ничего не связывало, вдруг показался ему близким и родным.
"Я еще увижу квадригу на Вратах Мира*", -- пообещал он себе, и рука сжалась в кулак в молчаливом жесте.
У бокового подъезда Министерства внутренних дел на Вильгельмштрассе, несмотря на холодный ветер, срывающий с крыш сухой колкий снежок, толпился уже десяток посетителей, дожидающихся начала рабочего дня. Притопывал ногами в щегольских лаковых сапожках молодой мужчина пронырливого вида, мрачно сопел в воротник шубы грузный силезский помещик, недовольно посматривал на часы седой мужчина в адвокатской мантии, выглядывавшей из-под каррика с широким меховым воротником. Войцех, плотнее запахнув широкий серый плащ, поежился и присоединился к разношерстной компании просителей.