Черная свеча
Шрифт:
Упоров сел на нары, нащупал натруженною поясницу. Сто ходок в смену с тяжело гружёной тачкой по прогибающемуся дощатому трапу. Это норма. После трех дней работы он вернулся к мыслям: не вскрыть ли себе вены… Именно на третий день ему начало казаться — в коробе лежит тонн десять породы, сзади грохотала такая же махина и при малейшей остановке могла сбить с ног, покалечить или убить. Ему всё-таки удалось убедить себя — тачка катит не породу, а куски бесконечного срока. Надо его вывезти весь — до последнего камешка, чтобы выбраться из сырой
— Тебя ждут в третьем бараке, — сказал блатарь. — Надо торопиться.
— Кому надо, пусть торопится, — ответил Вадим со всем доступным ему в эти минуты спокойствием. — Ты только не погоняй!
Зэк что-то уловил в тоне Упорова, промолчал с угрюмым выражением податливого к гримасам лица. Они прошли мимо дежурного, сделавшего вид, что дремлет, и, подняв воротники, вступили в холодную северную ночь.
«Все-таки ты рождён для потерь, -Упоров старался идти так, чтобы посыльный не оказался со спины. — Потерял сон, теперь можешь потерять и жизнь: там у них, говорят, круто…»
В третьем бараке было светлее и чище, чем в остальных. Воры любили порядок, возможно, не все, но те, кто любил, могли его и обеспечить. Они сидели вокруг стола, передавая по кругу кружку с чифиром, которая постоянно наполнялась расторопным татарчонком с порванной левой ноздрей короткого носа.
Со стороны человеку несведущему наверняка бы показалось — собрались крестьяне обсудить свои дела, И происходит это не в Стране Советов, где на собраниях положено кричать и обличать, а в какой-то другой, тихой. Может быть, даже без тюрем, сказочной державе с трезвым королём при власти.
На самом деле вес было не так. Хороший вор всегда талантливый актёр, и сыграть то же мирное настроение вору ничего не стоит. При этом он не выдаст истинного расположения своего мятежного духа. Естественно, до поры до времени…
Воровской дух — тайна, непостижимая для случайного человека с улицы или с нар рабочего барака, где каждой фраер только и думает о том, чтобы выжить.
Выжить! И никаких там тонкостей в образе жизни, без которых вор просто не вор, а обыкновенный порчушка, озабоченный низменными потребностями желудка.
Настоящих воров, одарённых в греходуховном понимании, так же мало, как и настоящих сыщиков или святых. Воровской дух есть данность не от мира сего, именно он каждодневно возобновляет падение своего обладателя с таким же злонамеренным неистовством, с каким Дар Божий возобновляет взлёты доброго гения.
В ночной пустоте их души наполняются светом чёрной свечи, он неизъяснимым образом, покоряя рассудок и сердце, диктует им законы бытия, ничего общего с Законом Божьим не имеющие. Но крест, который носит на груди каждый настоящий вор, есть тусклый отблеск Истинного Света, бессильная надежда на то, что Господь не оставит грешника без Своих утешений…
Большинство же людей, объявляющие себя ворами, — суррогат,
Проблему истинного вора бессмысленно обсуждать на уровне социологии или другой какой науки. Вор, существо, оснащённое самим сатаной прежде, нежели он вышел из утробы матери. Все усилия объяснить его продуктом общества — тщетны: он всегда вне общества.
А вор как продукт общества — просто жулик.
Непостижимость воровской природы рождает первое чувство — страх. Никуда от этого не денешься. Упоров ощутил, как вспотели ладони. Пот — холодный.
Вошедшего, однако, никто не заметил, и это тоже органично входило в их безантрактную игру маленьким изящным штрихом, когда человеку дают понять: он — ничтожество, жертва, потому должен ждать, когда о нем вспомнят.
Зэк привалился к нарам, по ему сказали:
— Садись!
Указали при этом место на лавке и снова забыли.
Мысли вели себя суетливо и слишком самостоятельно. В них созревало что-то роковое, постепенно остывая до безразличия к собственной судьбе, чтобы через секунду снова вспыхнуть необъяснимым беспокойством.
Через нары хорошо одетый вор переплавлял одно из своих похождений в безобидный рассказ с картинками, не меняя притом загадочного выражения лица:
— …Толкую менту — произошла ошибка: я — иностранный подданный, незаконнорождённый сын неаполитанской принцессы Шарлотты и товарища Шаляпина. В этой стране варваров оказался совершенно случайно. А он мне — сто в гору: «Банк, — говорит, — на Ямщицкой тоже взял по наколке товарища Шаляпина?» Нет, отвечаю с достоинством и по-английски…
— Ты? — не выдержал желтушный зэк из профессиональных барыг.
— А кто же ещё?! Мне задают вопросы, я и отвечаю: по политическим убеждениям банк молотнул. Необходимо было заплатить гонорар личному парикмахеру товарища Берии. Мент в полуобморочном состоянии, я — в наручниках. Сидим и смотрим друг на друга. Он выпил воды, успокоился, спрашивает: «Это ещё зачем?» Не теряя приличного иностранной особе чувства достоинства, объясняю, опять же по-английски: «Чиб он глотку этому козлу перерезал».
— Ха! Ха! — взорвались хохотом слушатели.
— Тише можно? — вежливо попросил сидевший особняком Аркадий Ануфриевич Львов и новел с достоинством в сторону смеха крепко посаженной на высокую шею аккуратной головой. Мягкими, не пугающими манерами Львов был чем-то неуловимо похож на начальника лагеря «Новый», имея при этом и значительное преимущество: среди людей своей масти он обладал огромным авторитетом.
Упоров решил, что в этой компании ножа нет только у Львова, да ещё, может быть, у Никанора Евстафьевича Дьякова: им они ни к чему, за них есть кому заступиться…