Черная тропа
Шрифт:
— Да ведь это же Елена! — воскликнула Евфросиния, поднося фотографию Вакуленко к самому стеклу лампы. — Та самая дамочка... я вам говорила. Она была здесь в тот день. А потом, когда я ходила за свечами, она ушла... — Тут хозяйка замялась и выговорила с усилием: — Да, ушла с проповедником.
— Вы не ошибаетесь? — спросил Бутенко. — Присмотритесь лучше...
Евфросиния взглянула на фотокарточку еще раз.
— Перед образом богородицы могу присягнуть. Елена это... Она и раньше приходила.
Бутенко указал ей на фотографию Морева, но Евфросиния покачала головой:
— Нет, этого не знаю.
— А разве он не приходил с Еленой? — спросил майор. — Может, провожал ее?
— Елена приходила одна, — уверенно сказала хозяйка. — В последний раз она пришла еще днем, закрывшись с проповедником, долго о чем-то говорили. А вскоре, тоже еще засветло, пришла Галя. Отец Даниил очень обрадовался ей, тут же, на кухне, благословил, но я приметила, что Галя усмехнулась... И что-то сказала. Мне послышалось, будто она сказала: «Не дурачьтесь»... Может, я и ослышалась. Даниил, значит, за руки ее взял и почти силком в комнату, где Елена была, потащил. Потом он вышел, дал мне двадцать пять рублей, перекрестил и послал за свечами.
Бутенко слышал все это от монашки уже несколько раз, но теперь обратил внимание на одну деталь — Галя сказала «проповеднику»: «Не дурачьтесь». Раньше Евфросиния об этом не говорила. Вообще сейчас она упоминала о «святом» без прежней почтительности: вероятно, известные ей разрозненные факты из его деятельности невольно слагались в ее сознании в определенную картину, и охваченная ужасом женщина не решалась увидеть в этой картине себя.
— Хорошо, — сказал Бутенко. — А вот обратите внимание на этого почтенного старика. Недавно он сбрил бороду, однако лицо осталось прежним.
Евфросиния приблизила фотографию к свету, пристально всмотрелась и выронила ее из рук.
— Он!.. Отец Даниил!
Капитан поднял фотокарточку.
— А вы не ошиблись?
— Нет, что вы!.. Да неужели это он?..
— Сейчас, хозяйка, важно выяснить: знаете вы этого старика или нет?
С неожиданным спокойствием и решительностью она обернулась к образам и перекрестилась:
— Да осудит меня господь на вечные муки и гибель и да постигнет меня кара божья и отчуждение от истинной православной церкви, геенна огненная да будет моим уделом, если я покривлю против правды, что это есть наш проповедник отец Даниил...
Алексеев улыбнулся и, взглянув на Бутенко, проговорил негромко:
— Мрачно и торжественно, как в монастыре...
Бутенко строго повел глазами.
— Если понадобится, хозяйка, вы сможете это подтвердить?
— Везде и всегда, пока живу на свете, — отчетливо, громко произнесла Евфросиния.
Майор Тарасенко зачастую работал по ночам. Ему были известны позывные целого ряда радиостанций, которые прослушивались в эфире чуть ли не на всех волнах. Учитывая события, неожиданно развернувшиеся в его родном городе, он счел необходимым усилить контроль за эфиром.
В два часа ночи Тарасенко услышал условный сигнал и записал длинную строчку необычных, перепутанных точек и тире. Ключ шифра лежал перед ним, и он без особого усилия прочитал передачу. На той же короткой волне снова транслировалось уже известное майору танго.
Он быстро устранил помехи и включил магнитофон. Через десять минут, прослушивая четкое выстукивание ксилофона и отмечая его сначала в виде точек и тире, а затем в виде колонки цифр, Тарасенко с изумлением убедился, что передача велась по старому шифру. Обрывок этого шифра был найден лейтенантом Гореловым в молитвенном доме, но Тарасенко считал его устаревшим.
Вскоре он прочитал несколько слов:
«Жду ответа... Жду ответа... Жду ответа... В среду в Старом лесу получите подарок...»
«Вероятно, — подумал Тарасенко, — сейчас последует ответ. В эфир должен выйти тот, кому предназначалось это сообщение». Он плотнее прижал наушники, напрягая слух. На его высоком лбу появилась испарина, серые запавшие глаза всматривались сквозь стекла пенсне то в шкалу диапазона, то глядели на плавно вращавшиеся диски магнитофона. Вдруг в наушниках затрещало, и в общем треске и шуме, наполнившем эфир, он успел прочитать короткую фразу, выстуканную телеграфным ключом:
«Моринс скучает и ждет... — Спустя несколько секунд ключ застучал снова: — Все поняли. Ждем среду... Старом лесу...»
Затем в эфире словно что-то оборвалось, стало тихо.
Тарасенко поспешно накинул плащ, выключил магнитофон и радиоприемник и вышел из комнаты, решив, несмотря на поздний час, отправиться домой к полковнику Павленко, чтобы сообщить эти важные новости. В коридоре он встретил майора Бутенко и удивился, что тот до сих пор не спит. Заметно усталый и чем-то расстроенный, Бутенко кивнул на потолок:
— Только что от полковника...
— Как, разве он до сих пор в управлении? — удивился Тарасенко и, шагая через две ступеньки, поднялся на второй этаж.
Павленко прочитал расшифровку, положил ее на стол и накрыл ладонью. Большая узловатая рука полковника, рука старого донецкого рабочего, еле приметно вздрагивала.
— Очень хорошо! — сказал Алексей Петрович и улыбнулся чуточку хитровато и лукаво, со смешливыми морщинками у глаз. — Да, очень хорошо. Молодец, Тарасенко, перехватили важное сообщение! Видимо, в Старый лес прибудет действительно ценный подарок. А теперь, майор, нам с вами следует отдохнуть. Кстати, я подвезу вас домой своей машиной.
Во вторник областная газета тремя строчками мелкого шрифта сообщила о трагической смерти при исполнении служебных обязанностей инспектора пожарной охраны Петрова. Об этом позаботился, очевидно, Павленко, хотя Петров чувствовал себя после операции лучше.
В это утро у машинистки Вакуленко мучительно болели зубы. Она повязала щеку платком и неторопливо, механически перепечатывала для Зубенко какой-то скучный циркуляр.
Как обычно, Зубенко торопился и уже дважды справлялся, закончена ли перепечатка. Ожидая, он присел у окна и развернул газету.