Черная тропа
Шрифт:
В кузове находился и еще один человек. Цымбалюк узнал его с первого взгляда (не напрасно же лейтенант изучал фотографии). Это был Морев.
Степан Морев сидел потупившись, приподняв воротник пиджака, стараясь ни на кого не смотреть, неловко примостившись на камне. Только случайно и только на секунду взгляд его встретился со взглядом Цымбалюка, и Морев, казалось, что-то почуял: он как будто вздрогнул и ниже опустил голову.
Через несколько секунд, меняя место, он внимательно взглянул на молодого парня, сидевшего у самого окна кафе, но тот был занят яичницей и не обратил на него внимания. Цымбалюк понял, что у Морева был наметанный глаз и та постоянная инстинктивная осторожность, которая присуща шпионам.
Трехтонка двинулась дальше, и лейтенант, привстав, проследил за ней через противоположное окно: машина направлялась к заводу.
Расплатившись за свой скромный завтрак, Цымбалюк вышел из кафе и успел заметить, что женщина, приехавшая грузовиком, и ее спутник почти одновременно вошли в подъезд «Металлиста».
Теперь лейтенант спешил на завод: он знал, что в это утро главный конструктор Заруба должен был выехать в главк и что завгар предоставит шоферу Мореву какую-то из заводских машин для «поездки в село».
Принято говорить, что талант — это великое терпение, и чем больше терпение — тем больше талант. Речь идет о длительном творческом усилии, об умении мобилизовать все свои духовные возможности для завершения задуманной работы.
Следователь верит только фактам, а эти факты подчас нарочно запутаны, перечеркнуты, искажены. Иногда следователь как бы читает книгу, в которой отсутствует множество страниц, и нужно большое терпение, чтобы в точности восстановить эти страницы.
Алексей Петрович отлично знал эту истину: он был осмотрителен при анализе фактов и требовал от своих сотрудников самой строгой проверки следственного материала.
«Проявляйте больше терпения, изучая причины и следствия, — нередко повторял он.— Помните, что страницы протокола — это страницы жизни».
Будучи верен своему принципу, Павленко решил восстановить в пределах возможного биографии Морева, Вакуленко и «святого отца». Первая робкая догадка, возникшая у полковника при сопоставлении фактов, привела его к неожиданным результатам: два совершенных в городе убийства были делом рук самых отъявленных врагов. Казалось бы, нельзя медлить, он должен был арестовать преступников, едва лишь приоткрылись их лица. Но Павленко поступил иначе: ни на час не упуская врагов из виду, он старался дознаться, кто же эти люди и чего именно они хотят.
Вот почему, даже получив неопровержимые доказательства преступной деятельности Морева и его друзей, Павленко не поспешил арестовать их, но с нетерпением ждал ответа на свой запрос и с волнением принял у дежурного пакет с пятью сургучными печатями и штампом «Львов».
В пакете оказались две фотографии и, кроме препроводительного документа, три страницы четкого, отпечатанного на машинке текста. Павленко жадно припал к этому тексту, забыв о своей трубке, которая свалилась на пол... Давно он не испытывал такого волнения, такой кипящей ярости и безмерного гнева, как в эти минуты.
Слог письма мог показаться спокойным, даже слишком спокойным и деловым, но за его невозмутимостью Алексей Петрович ощутил кипение такой же ярости, какая теперь бушевала в нем самом.
Другой полковник, тоже в прошлом рабочий и фронтовик, писал:
«В ответ на Ваш запрос относительно гитлеровских военных преступников — Кларенс, Данкеля и Моринса — сообщаю:
В первых числах июля 1941 года они принимали участие в массовых казнях советских людей в Белоборском лесу, под Львовом.
Иоган Данкель (правильно — Данке) — фашистский майор, награжденный двумя орденами Железный крест, отлично владел русским языком, сам вел допросы и расстреливал советских военнопленных. Кличка Данкеля — «Даниил».
Кларенс и Вакуленко, по-видимому, одно и то же лицо; настоящая фамилия — Лещинская, имя — Лариса.
Родилась Лариса Лещинская во Франции, куда в 1919 ,году эмигрировал ее отец, дворянин, царский генерал. Имеет незаконченное инженерное образование, отлично владеет французским, немецким и русским языками, служила сначала в различных французских разведывательных организациях, а затем, после поражения Франции,— в гестапо.
Отец Лещинской умер незадолго до начала второй мировой войны, а Лариса переехала вместе с матерью в Германию, в город Вупперталь. Очевидно, еще в то время она была намерена сменить своих французских хозяев на немецких.
На Харьковщине, вблизи железнодорожной станции Тополи, генерал Лещинский имел крупные владения. В период фашистской оккупации Украины Лариса Лещинская приезжала в этот район вместе с матерью, осматривала земли, принадлежавшие когда-то ее отцу, и хлопотала перед оккупационными гитлеровскими властями о восстановлении права собственности. Кто-то из местных жителей ночью убил старуху Лещинскую, вероятно, за ее прежние «благодеяния», а Лариса — Кларенс успела бежать в расположение немецкого воинского подразделения.
К тому времени у нее уже был стаж службы в гестапо, и оккупанты немедленно предприняли карательную экспедицию.
Что касается службы Ларисы Лещинской в гестапо, то следует отметить, что она лично избивала арестованных советских людей и участвовала в массовых казнях.
Моринс (он же Моринсон) — личность довольно загадочная. Его фотографии у нас нет, но известны приметы: брюнет, среднего роста, спортивного сложения. В оккупированном Львове он находился недолго и почти ежедневно менял одежду: носил погоны то ефрейтора, то обер-лейтенанта, но предпочитал гражданский костюм. Известен как палач и садист, издевавшийся над своими жертвами. В совершенстве владеет немецким и русским языками. Национальность Моринса не установлена, однако есть основания полагать, что он, как и Лариса Лещинская, выходец из русского белоэмигрантского отребья и с «фрау Кларенс» был знаком давно. Свидетель, старый официант, показал, что, обедая с Кларенс в ресторане, Моринс говорил: «У нас в Вуппертале...» Это было в первые дни оккупации Львова».
Дочитав письмо, полковник взглянул на фотографии. На одной из них была изображена группа немецких офицеров, разместившихся за банкетным столом. Компания уже заметно подвыпила и чему-то смеялась. Здоровенный детина с широким, тупым лицом, с прической «ежик» и огромной свастикой на рукаве мундира, подняв бокал, держал речь. По-видимому, он говорил что-то очень смешное; другой немец, упитанный и плечистый, хохотал, откинувшись на спинку стула. У него были крупные зубы, четкий, широкий, самодовольный оскал. Среди пирующих были и женщины: очень красивая, пышная блондинка; другая — худенькая, с замысловатой прической; третья — Павленко сразу ее узнал — Вакуленко.
Одета Вакуленко — Лещинская была в темное платье без рукавов, с очень глубоким декольте. На обнаженных руках ее поблескивали кольца, стройную длинную шею охватывало тяжелое ожерелье. Она тоже держала в руке бокал и, немного скосив глаза, кокетливо поглядывала на соседа, немецкого полковника с дряблым, надменным лицом.
Вторая фотография изображала немецкого майора: худощавого, седого, подтянутого, с двумя «железными крестами» на мундире. С первого взгляда можно было понять, что это ретивый служака, черствый и волевой, холодный и беспощадный. Павленко не раз доводилось видывать подобных служак, будто штампованных в старой прусской солдафонской школе. Одежда, прическа, выражение лица резко изменяют облик человека, но форма головы, носа, очертание губ, разрез глаз остаются неизменными, и опыт подсказывает следователю достоверность всех этих признаков сходства. Павленко узнал в майоре «святого Даниила» в удивился одному: Даниил не изменил своей гестаповской клички.
Теперь у Павленко не было ни малейшего сомнения, что Морев — Морин — давний приятель «святого» и Лещинской. Он понимал, что в ближайшее время от них следует ждать решительных действий, ради которых «тройка» столь долго, осторожно и упрямо бродила вокруг завода.
Ночью полковника неожиданно навестил уже знакомый молодой шофер такси. Он сообщил, что ему «повезло»: дамочка-блондинка с каким-то молодым человеком наняла такси и выезжала за город. На окраине села Хуторок она попросила остановить машину. Здесь они расплатились, сошли и не спеша направились по проселку в Хуторок. В дороге они говорили о какой-то тетушке, которая внезапно заболела, и у которой останутся ночевать, однако, несмотря на болезнь тетушки, оба шутили, смеялись, но как будто немного нервничали: то внезапно умолкали, то как-то неестественно громко смеялись. От них пахло вином... Шофер удивился, что пассажиры вышли на окраине Хуторка и не захотели проехать к дому тетушки машиной, хотя это маленькое селение «все на ладони», все домики стоят у дороги, и подкатить к любому из них, как он сказал, «проще пареной репы».
Павленко поблагодарил водителя за информацию, но тот гордо заявил:
— Это же наше общее дело — блох из дому выводить! Да я, товарищ полковник, на самую крайность готов, ежели паразита учую!
Порадовал Алексея Петровича славный паренек: его решительность была еще одним подтверждением того непреложного, сотни раз проверенного факта, что нашим органам безопасности с постоянной готовностью помогают советские люди.
Поездка Морева и Вакуленко за город особенно беспокоила полковника, и он с нетерпением ждал, когда появится или позвонит Бутенко.