Черная вдова

Безуглов Анатолий Алексеевич

– А что?
– усмехнулся Игнат Прохорович.
– Данные у тебя подходящие. Прогремел бы на весь Союз! И деньги бы лопатой греб.

– Я не завидую, - улыбнулся Глеб.
– Каждому свое.

– Вообще с этими артистами - что в кино, что на эстраде - форменное помешательство, - развивала свою мысль Зинаида Савельевна.
– Молятся на них, как на идолов, честное слово! Считается, посмотреть их вблизи - словно прикоснуться к святым мощам. А уж познакомиться!..
– Она махнула рукой.
– Я еще понимаю - поклоняться гениальному уму ученого, таланту гениального

писателя, изобретателя! Разве может идти в сравнение то, что дают человечеству они и что дают эти! Какой-нибудь академик всю жизнь бился и разрешил проблему, как накормить, согреть миллионы людей... И что же? Кто его знает? Кто забрасывает его цветами, ловит на улице - подпишите фотографию? Никто. А тут - спел шлягер, сразу на руках носят, все блага в кармане. Без пота, как говорится, и крови.

– Насчет пота ты, Зиночка, того, - почесал затылок Игнат Прохорович. Видела, как у Антонова он по лицу ручьями лился? Нет, этот парень трудяга. Они тоже бесплатно завтраки не получают.

– И музыку сам пишет!
– поддержала генерала Лена.

– Между прочим, - вставил свое веское слово Глеб, - Тургенев, наш писатель-классик, сравнивал работу певца с тяжелым крестьянским трудом. Юрий Гагарин как-то зашел к Зыкиной после концерта за кулисы и говорит: "Ну и перегрузки у тебя, Люда! Под стать космическим".

Спор был прерван звонком, возвещавшим о конце антракта. Зрители шумно повалили в зал. Двинулись и Ярцевы с Копыловыми.

– Как батя на новом месте?
– спросил у Глеба генерал, когда они медленно продвигались с толпой по фойе.

– Мой старикан доволен, - ответил Глеб.

– Старикан, - усмехнулся Копылов.
– Хочешь сказать, мы уже вышли в тираж, пора на пенсию?

– Что вы, Игнат Прохорович, и в мыслях не было, - смутился Глеб.

– Знаем мы вас, молодежь, - шутливо погрозил пальцем генерал.
– Не терпится занять наше место.
– Он вдруг погрустнел, посерьезнел.
– Не спешите. Годы, они, брат, так быстро летят - не успеешь оглянуться. Вот, кажется, давно ли мы с твоим батей были такими же зелеными, как ты? Словно бы вчера, ан видишь...
– Игнат Прохорович провел рукой по совершенно седой, без единого темного волоса, голове.

Они разошлись по своим местам.

После концерта поговорить с генеральской четой больше не пришлось. В раздевалке образовалась огромная очередь. Копыловы пристроились где-то в хвосте. А к Ярцевым, как только они вышли из дверей зала, протиснулась старушка-гардеробщица с дубленкой Лены и волчьей шубой Глеба. Надевая шапку у зеркала, Лена поймала на себе удивленный, не без оттенка зависти взгляд Зинаиды Савельевны.

– Что скажешь, Фери?
– спросил Глеб, когда они отъехали от Дворца спорта.

– Полный кайф!
– зажмурив от счастья глаза, сказала Лена.

Она была еще во власти праздничной атмосферы концерта, переживала блеск огней, музыку, аплодисменты и цветы, к чему, казалось, имела сама непосредственное отношение. Происходило это, наверное, оттого, что они сидели с мужем в двух шагах от рампы, рядом с самыми именитыми, избранными людьми города. И еще Лену возвышало в ее глазах сознание того, что остальные несколько тысяч зрителей долго будут давиться в очереди за своими пальто, потом ждать автобуса и трястись в нем до дома, а они с Глебом катят в уютном теплом автомобиле, свободные и независимые от обстоятельств.

– Говорят, эстрадные певцы зарабатывают кучу денег, - нарушила она молчание.

– Тебя это волнует?
– недовольно покосился на нее Глеб.

– Я так...
– стушевалась Лена, досадуя, что вылезла со своими глупыми мыслями.

Глеб не любил мелкотравчатых мещанских разговоров. Она ждала упреков, насмешки, но он неожиданно задумчиво произнес:

– Ты знаешь, а Зинаида Савельевна в чем-то права. Действительно, иным лавры достаются слишком легко. Да, миллионы телевизоров, транзисторов, магнитофонов и из пигмея делают великана! Угадай, кого я сейчас вспомнил?

Лена знала, что не угадает, потому что не умела даже приблизительно проследить за ходом его мысли. Она отрицательно покачала головой.

– Островского... Я имею в виду - драматурга, - сказал Глеб. Талантище, конечно, огромный! Вклад его в русскую литературу не оценить. А он признался как-то, что тридцать лет работает для русской сцены, написал более сорока пьес, давно уже не проходит ни одного дня, чтобы в нескольких театрах России не шли его пьесы, которые дали сборов только в императорских театрах более двух миллионов рублей, а он не может позволить себе отдохнуть хотя бы один месяц в году! Представляешь?

– Неужели ему не хватало на жизнь?
– удивилась Лена.

– Островский так и писал: я только и делаю, что или работаю для театра, или обдумываю сюжет вперед, в постоянном страхе остаться к сезону без новых пьес, то есть без куска хлеба с огромной семьей. Вот так, мать...

"Боже мой, - с нежностью подумала Лена, - какая у Глеба светлая голова. Все помнит".

Он молча вел "Ладу", внимательно следя за скользкой дорогой. Лене хотелось слышать его голос, и она спросила:

– Откуда твой папа знает Копыловых?

– Тысячу лет знакомы. Вместе начинали работать в Ольховском районе. После войны. Дядя Гоша служил обыкновенным постовым милиционером.

– Стоял на перекрестке и регулировал движение на дороге?

– Да, Фери, - усмехнулся Глеб.
– Ты у меня эрудит. Спутать регулировщика из ОРУДа и постового...

– Не все же такие умные, как ты, - обиделась Лена.

– Не фырчи, - миролюбиво сказал муж.
– Понимаешь, постовой милиционер отвечает за порядок на каком-нибудь участке города. Например, на нашей улице. Чтоб на ней было все спокойно.

– Понятно, - кивнула Лена.
– А кем в Ольховке работал твой папа?

– О, отец был на три головы выше Копылова! Зампред райисполкома! Потом дядя Гоша ездил учиться, вернулся уже в Средневолжск. И отца повысили, перевели в облисполком. Так они и шли оба вверх.
– Глеб усмехнулся.
– Да, история развивается по спирали. Отец снова работает в Ольховке. Так сказать, на круги своя...

– Вернется, вернется еще в Средневолжск, - успокоила мужа Лена. Такой квартирой не бросаются.