Черная вдова

Литтмегалина

– Все когда-нибудь умирают, Милли, – осторожно произнесла она, и губы Милли скривились. Делоре обвила ее рукой. Каждый ребенок мечтает услышать, что его мать обладает способностью жить вечно. Делоре, когда была маленькой, тоже верила в эту фантастическую идею? Нет, она всегда отчетливо понимала, что однажды будет вынуждена пережить эту утрату, и на самом деле смерть матери ворвалась в ее жизнь даже позже, чем она предполагала. – Но я обещаю тебе, что оставлю тебя очень нескоро. Только когда ты вырастешь и не будешь нуждаться во мне.

– Ты всегда будешь нужна мне, мама.

Делоре улыбнулась бессильно и мягко, прикасаясь губами к лицу дочери. Она еще слышала эхо собственных слов и отчего-то болезненно ощущала их лживость. Говорить так… это как обещать кому-то быть с ним и в то же время не знать, где ты окажешься завтра. Может быть, на изнанке мира.

Прижимаясь к ней, Милли закрыла глаза:

– Никогда не убивай себя.

Зрачки Делоре мгновенно сузились. Вот оно что.

– Нет, Милли. Никогда, – пообещала она.

Хотя голос Делоре прозвучал отчужденно и холодно, Милли такой ответ понравился. Ей не хотелось слушать, чем завершится скучная история, которую они начали читать; хотелось просто сидеть вот так, прижимаясь к матери, и верить, что она рядом навсегда.

Делоре закрыла книгу. Та соскользнула с коленей и упала на пол, мягко стукнув о ковер. Состояние Делоре можно было охарактеризовать как тихое бешенство. Этот город, кажется, решил уничтожить ее – и ее дочь заодно. Какая нелепость. Когда Милли посматривала на нее, Делоре улыбалась, но стоило серым глазам дочери закрыться, как рот Делоре превращался в тонкую прямую линию. Ее бледные губы совсем побелели, а в фиолетовом тумане ее глаз блуждали черные тени. Назад, вперед и кругом.

СР. 7 дней до…

– Можно я не пойду в садик?

– Я ухожу на работу, Милли. Некому будет приглядеть за тобой.

– Но я могу побыть одна. Я буду сидеть тихо, как мышка. Честно-честно.

– Нет, – сказала Делоре – мягко, но решительно, и застегнула молнию на куртке Милли. Милли надулась, но она была слишком расстроена из-за необходимости идти в сад, чтобы у нее были силы обижаться на мать всерьез. – Это просто темный период, Милли. Надо только пережить его. Скоро мы уедем отсюда, и, может быть, нам станет лучше.

– Нам уже не будет хорошо, без папы, – выпалила вдруг Милли.

Делоре побледнела. Затем изобразила улыбку, но так и не нашла слов возражения.

На улице было холодно и влажно. Ночью прошел дождь, которого Делоре не слышала, запутавшись в своих тревожных снах. Теперь сны снились ей каждую ночь. Вчера вечером, когда прояснился инцидент в детском саду, она была полна решимости и настроена на серьезный разговор, но сейчас ее охватили сомнения. Чего, собственно, она надеется добиться? Людей не переделать, их взгляды не изменить. Возможно, проблема решится сама собой, когда они переедут в другой город, но что-то подсказывало, что нет. Делоре была уверена, что нет. Люди всегда будут атаковать ее, а заодно и ее дочь. Именно поэтому, пока Ноэл был жив и финансово обеспечивал семью, избавляя Делоре от необходимости работать, она предпочитала держать Милли дома, вдали от обид и тревог детского сада.

Делоре посомневалась секунду, стоя возле двери в кабинет директрисы, а затем напомнила себе: как бы то ни было, а надо вступиться за дочь. Глубоко вдохнув, она постучалась.

– Войдите, – донеслось из-за двери.

– Здравствуйте, – пробормотала Делоре, проскальзывая в кабинет.

– Здравствуйте, – поприветствовали ее в ответ.

Делоре узнала Никаэлу сразу. Ей было достаточно этого голоса: мягкого, бархатистого, когда-то казавшегося ей таким успокаивающим – давным-давно, когда она была ребенком, не старше Милли, и еще не умела распознавать ложь. Сейчас же голос Никаэлы вызывал лишь раздражение. Женщина, которая наблюдала ее одиночество (с сочувствием на лице и безразличием в сердце), годы спустя стала свидетелем одиночества ее дочери… При Делоре Никаэла была обычной воспитательницей. И вот теперь директриса. Делоре смотрела на нее с легким удивлением и почти со страхом, будто перед ней возник призрак. Никаэла, вероятно, испытывала схожие чувства.

– Садитесь, Делоре.

Делоре неохотно заняла место напротив. Рассматривая лицо директрисы, она подумала, что возраст, конечно, не красит, но даже в сорок пять – пятьдесят лет (сколько?) Никаэла сохраняла шарм. Она пополнела и начала носить очки, но ее прическа (длинные, завитые, тщательно уложенные волосы) осталась неизменной. Разве что блестящие светлые пряди сменили золотистый оттенок на серебристый. Делоре нервно сжала колени, ощущая себя беззащитной перед этой женщиной, слишком хорошо осведомленной о печальных обстоятельствах ее, Делоре, детства. Во рту было сухо, язык прилип к нёбу, и Делоре вдруг обнаружила, что не может вымолвить ни слова.

– Я догадываюсь, о чем вы хотите поговорить со мной, – сказала Никаэла после долгой паузы. – Меня уведомили о вчерашнем происшествии. Хотя моей непосредственной вины здесь нет, я приношу вам свои извинения, Делоре. Я сделала выговор воспитательнице за то, что она недосмотрела и тем самым дала детям возможность наговорить лишнего вашей дочери. В дальнейшем я не допущу подобного.

– Надеюсь, – когда встревоженный и одновременно холодный взгляд темных глаз Делоре коснулся лица директрисы, та вздрогнула, и в Делоре пробудилась застарелая обида. Страшно? Страшно. Как и прежде, я пугаю вас, Никаэла. – «Наговорили лишнего» – смягченная формулировка. Милли очень испугалась.

– Дети жестоки, – пожала плечами Никаэла – как будто это все оправдывало.

– О, это мне известно, – не удержалась Делоре.

Да уж, касательно милых деток у Делоре не было никаких иллюзий. Странные существа, склонные к агрессии ничуть не меньше, чем взрослые, а может даже больше. Делоре не любила детей, кроме одного ребенка – своей дочери, чего ей было более чем достаточно.

– Делоре, мне хочется быть с вами откровенной…

Неужели? С каких пор?

– Так что позвольте сказать вам прямо: не в ваших возможностях изменить что-либо в отношениях вашей дочери с другими детьми. Все, что вы можете сделать и что должны сделать – это научить Миллину принимать ее изолированность как данность. Не смотрите на меня так яростно, Делоре. Я всего лишь говорю вам правду.

Глаза Делоре широко раскрылись.

– Если вы… – начала она.

– Я знаю свои обязанности, и мое сердце не изо льда, Делоре. Я не позволю детям унижать вашу дочь. Но я не могу заставить их играть с нею.

– То есть вы намерены оставить все как есть? – ледяным тоном осведомилась Делоре.

Никаэла развела руками.

– Мы ничего не можем сделать.

– Вот как. Однако же у меня есть подозрение, что сложившаяся ситуация – это как раз результат ваших действий, – процедила Делоре.