Черная вдова
Шрифт:
И мама…
Глаза жгло, но слез не было. Проклятье, почему она не может заплакать, когда ей так хочется? Делоре надавила на веки пальцами, и в бархатной темноте засияли белые пятна. Она судорожно выдохнула, и ей стало стыдно за собственное отчаянье.
Иногда, в какие-то минуты, вот как сейчас, к Делоре приходило понимание, насколько ужасно, не представляемо кошмарно она одинока. Как будто ее окружает ледяной купол – ни к кому не прикоснуться, ни до кого не докричатся, хоть горло сорви. Ее муж мертв, родители мертвы, друзей нет и не будет. Селла? Но почему Селла ни разу за шесть
Пальцы Делоре снова скользнули в пряди темных волос, спутывая их. Всего-то пару месяцев назад мать сидела в этом самом кресле, разговаривая по телефону с ней, Делоре. Это оказалось их последней беседой. Делоре ощутила слабый укол совести: в безграничном отчаянье, принесенном смертью Ноэла, тоска по матери растворилась бесследно. Делоре даже не участвовала в организации похорон, все сделали горожане, а ей только и осталось что приехать прогуляться вслед за гробом до могилы, будто она и не дочь вовсе, а какая-то дальняя родственница, о которой обычно и не вспоминают. Делоре все еще сердилась за это: кто дал им право делать что-то без ее ведома, почему они даже не потрудились известить ее вовремя?
Впрочем, о гибели Ноэла она тоже не сразу решилась рассказать матери – прошло уже четыре дня. Делоре вспомнила, как дрожали ее пальцы, пока она набирала номер. Она боялась закричать, говоря о случившемся, но не боялась заплакать, потому что слезы уже тогда были заперты в ней.
– Как ты могла? – сурово осведомилась мать, когда больше всего Делоре нуждалась в том, чтобы ее пожалели. – Он любил тебя так, как только возможно тебя любить. Он был лучшим в твоей жизни, твоим подарком богов. Что ты с ним сделала?
– Я?! – выдавила Делоре. Во рту у нее стало сухо и горько, глаза на мгновенье ослепли. – Я не знаю, о чем ты говоришь, мама.
– Ты все знаешь, – возразила ее мать. – Не заставляй меня произнести это вслух.
Молчание растянулось по длинному проводу между ними, и в эту паузу все решилось. Само собой, так просто. Вода устремилась по наклону, теперь ее ничто не удержит…
– Мама… я попытаюсь простить тебя за то, что ты мне сказала… я постараюсь… но если у меня не получится… то это конец. Все. Ты понимаешь? – медленно выговорила Делоре.
Долгое молчание в трубке. Потом мать заплакала. Делоре представила ее себе: полноватая седая женщина, сидящая в кресле возле низенького журнального столика. Мать Делоре была простым человеком, с заурядными интересами и четко сформулированными представлениями о жизни. Для нее все делилось на черное и белое, тогда как для Делоре сливалось в серую муть. «Тебе стыдно за то, что ты сказала мне, мама, – подумала Делоре. – Лучше жалей об этом. Но даже если ты будешь сожалеть изо всех сил, я не уверена, что еще возможно что-то изменить. Я на все решилась. Ты так ранила меня этими словами, что я уже не смогу простить тебя».
– Я знаю, что ты убеждена в обратном, Делоре… – начала ее мать. Ее голос звучал сдавленно, но может, так только казалось из-за искажений на линии.
(Ты НИЧЕГО не знаешь обо мне.)
– … но я всегда любила тебя. Это правда, Делоре.
(Ты НИКОГДА не любила меня.)
– И папа любил тебя.
(Ну уж он-то ТОЧНО НЕТ. Признайся – вам иногда, или даже часто, хотелось, чтобы меня не было. Лучше остаться бездетными, чем получить такую дочь. Не отрицай. Я постоянно чувствовала ваше сожаление, весь наш дом был отравлен сожалением, и ваши горькие мысли жгли меня, как крапива.)
– Мы твоя семья, и мы останемся твоей семьей, что бы ни случилось.
(Вы никогда не были мне семьей. Вы все меня отвергли. Я сама по себе.)
– Какой бы…
Делоре заметила нерешительность матери.
– …какой бы ты ни была, ты моя дочь.
А какая я, мама? Делоре стояла, прижимаясь спиной к холодной стене позади нее, и молча слушала далекие всхлипывания. Ей казалось, что эта женщина незнакома ей, но и она сама для себя незнакомка. Сердце ощущалось как маленькая, крошечная льдинка, не оттаяв и после того, как Делоре положила трубку. И сутки спустя. И еще сутки спустя. По ночам Делоре просыпалась оттого, что этот ледяной холод жег ее изнутри. А на третий день холод внезапно исчез, и на Делоре навалилось безразличное спокойствие… затишье перед бурей.
Сознание Делоре вернулось в настоящее. Когда она с усилием усмирила свои руки, на голове было уже гнездо вместо прически. «Меня преследует смерть, – устало подумала она. – Вгрызается в меня глубже и глубже. Пока однажды от меня совсем ничего не останется».
Все, хватит уныния. Это уж слишком даже для тебя, Делоре.
В кухне она взяла хлеб, масло, сыр, посуду. В разбитое окно вливалась осень, и Делоре задрожала от холода. Начинало темнеть; значит, в своей тоске она проплавала долго. Подготовив все необходимое, Делоре выцапала Милли из-под одеяла и отвела ее в гостиную.
– Мы будем ужинать здесь. Возле телевизора. Посмотрим мультики. Тебе так нравится, Милли? – Делоре села на пол.
– Нравится, – безрадостно согласилась Милли. – Когда мы вернемся домой, мама?
Положив на колени разделочную доску, Делоре сосредоточенно намазывала масло на хлеб.
– Скоро, Милли.
– Это плохой город, – Милли скривила губы, но не заплакала.
– Может быть, – уклончиво пробормотала Делоре. Она потянулась к телевизору и включила его. Давящую тишину разрушила веселенькая мелодия анимационной заставки, и жесткий ком в груди размягчился. – Мы свободные птицы, нас ничто не держит, – она протянула Милли бутерброд. – Мы не задержимся тут надолго.
– Честно-честно? – по-роански спросила Милли.
– Честно, – ответила Делоре по-ровеннски.
ПН. 9 дней до…
Делоре разбудила пронзительная трель будильника. Очередной понедельник… она со вздохом подняла голову с подушки. Одеваясь, она вспоминала свой сон. Ей снилось, что она мужчина. Ну мужчина и мужчина, ничего особенного в этом сне не было. Только почему-то припомнилось как нечто важное, что, даже при другом теле, ее глаза были по-прежнему фиолетового цвета.