Черная вдова

Литтмегалина

Какая же тоска, и как избавиться от нее… неужели закончится когда-то? Не верится. Делоре дотронулась до висков, показавшихся ей чуть припухшими на ощупь. В голове пошевелилась боль, еще дремлющая, свернувшаяся тугим узлом, но уже готовая расправить кольца своего длинного тела.

Слева от нее потянулась синяя ограда, и Делоре внутренне напряглась. Хватит, Делоре, глупо, ты уже взрослая, как ты можешь бояться детей? Она усмехнулась, удивляясь сама себе, но ее взгляд остался холодным и настороженным.

Она раскрыла калитку и отстранилась. Милли не трогалась с места до тех пор, пока Делоре не подтолкнула ее в спину. Они опоздали. Дети уже позавтракали и вышли на прогулку. Отсюда Делоре и Милли не могли их видеть, но слышали их голоса: вскрики и обрывки фраз. Делоре не знала, почему от этих звуков в ее пальцах возникает дрожь.

– Милли, – сказала Делоре, приглушив голос. – Они… другие дети говорят тебе что-нибудь?

– Нет. Они не разговаривают со мной.

Делоре только кивнула и бесстрастно сжала губы. Надо что-то делать с этим. Но что?

Вот и площадка. Делоре с равнодушной вежливостью поздоровалась с воспитательницей, отпустила руку Милли и сразу пошла прочь. Все же оглянулась – нахохленная, как воробей, Милли в одиночестве сидела на скамейке, уставившись в собственные коленки. «Мы должны уехать, – подумала Делоре. – Следует решиться как возможно скорее». Знакомые слова со знакомыми интонациями зазвенели среди ровного гула, но Делоре знала, что это только воспоминания.

С каждым шагом, отдаляющим ее от садика, она приближалась к спокойствию. Она попыталась увидеть себя со стороны: одинокая женщина, идущая по безлюдной улице сквозь холодный октябрь. Она одета в изумрудно-зеленое пальто, которое облегает ее плотно, как панцирь. Ее волосы (каштановые, такого темного оттенка, что при некотором освещении они кажутся черными) слегка растрепаны, но только слегка. Она немного сутулится, сейчас, когда никто не видит ее. На ее лице непроницаемое выражение – невозможно угадать, о чем она думает. Хотя угадывать все равно некому. И незачем.

К тому времени, как она дошла до библиотеки, ей удалось взять себя в руки. Это только мутный период, который она как-нибудь переживет – куда ей деваться. Только период. Стоя на крыльце, Делоре дотронулась кончиками пальцев до выкрашенной коричневой краской деревянной двери. Шероховато и холодно. Вот настоящее ощущение и вот – реальность. А все, что в голове, – лишь призраки. Нельзя подчинять себя тому, что даже не существует.

Делоре вошла, и дверь тихо скрипнула, закрываясь за ней. На секунду грудь снова сдавило уныние («Что я делаю здесь?»). Она сняла уличную обувь, надела черные босоножки, повесила пальто в шкаф. Затем прошла в зал библиотеки. Там было сумрачно и неуютно. Пахло книжной пылью.

Из-за стеллажа появилась Селла с зеленым электрическим чайником в руках.

– Доброе утро, – сказала она.

– Привет, – отозвалась Делоре. При виде подруги на душе у нее потеплело.

Поставив чайник на стол и подключив его к удлинителю, Селла прислонилась к краю столешницы бедром, широко зевнула и заявила, сверкая зубами в улыбке:

– Ненавижу пятницы. Соблазнительная близость выходных делает ожидание невыносимым.

Делоре кивнула. Ее всегда немного удивляла эта манера Селлы говорить что-то, одновременно выражая лицом противоположное.

– Кислый вид у тебя, – заметила Селла. – Что-то случилось?

– Да нет.

– Так да или нет?

Наверное, можно рассказать. В то же время Делоре не была уверена, что ей вообще хочется кому-то о таком рассказывать.

– Не думаю, что это настолько значительно, чтобы заслужить обсуждения.

– Мы скучаем здесь целыми днями, а ты говоришь о значительности. Здесь для нас все значительно. Давай же, выкладывай.

– Ну, в общем… кому-то тоже было нечего делать, – Делоре села в кресло и притиснула бедра друг к другу.

– И? – Селла порылась в своей сумке, лежащей на столе, и извлекла пилку для ногтей и бутылек лака.

– Что – и?

– Дальше.

– Утром я выхожу из дома и вижу такой сверток из ткани… что-то вроде самодельной куклы… шея туго обмотана ниткой. И на крыльце надпись красным…

Селла округлила глаза:

– Кровью?

– Нет, – Делоре слегка улыбнулась. – Обычная краска. Гуашь.

– И что там было написано?

Делоре помедлила секунду.

– «Ведьма, уходи». Или что-то вроде этого.

«ВЕДЬМА! УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ ИЛИ УБЕЙ СЕБЯ!»

Делоре ощутила, как от лица отхлынула кровь.

– Что же ты сделала?

Делоре пожала плечами.

– Ничего. Выбросила тряпичную гадость, отмыла крыльцо и повела Милли в садик.

– Ох… забудь, Делоре, это чья-то глупая шутка и только-то.

– Не смешная.

– Не смешная, да. Но все равно просто шутка.

– Не знаю… у меня такое ощущение, что меня хотели напугать. По-настоящему.

– А ты испугалась?

– Я? – Делоре задумалась. Она не могла понять, из чего состоит это саднящее чувство, до сих пор остающееся внутри. – Нет… думаю, нет. И все же… – она потерла виски – голову заполняла боль, пока что мутная и тихая, но надолго ли. – Все же… Какое у них право изводить меня?

– Да уж, – сочувственно покивала Селла, присаживаясь на край стола и покрывая ноготь большого пальца слоем фиолетового лака.

Как привычно. Так же Селла красила ногти, сидя на подоконнике в школе. А Делоре стояла рядом, и они болтали, и смеялись, и всегда опаздывали на урок. Больше ни с кем в своей жизни Делоре так не дружила. Милая, милая Селла – с ее длинными ногтями, похожими на когти; с ее лаками диких расцветок; с ее неожиданно пошловатыми шуточками (а кто бы подумал, глядя на нее, она же сама респектабельность – ну, за исключением маникюра); с ее глазами, голубыми, как бирюза; с ее поднимающимися надо лбом мягкими завитками волос. У Селлы были вьющиеся русые волосы, которые она укладывала в замысловатые прически, кажущиеся простыми и сложными одновременно, из-за которых Делоре когда-то ей немного завидовала, ведь ее прямые волосы были слишком гладкими и выскальзывали из-под любых заколок.

– Кому как не тебе уметь не обращать внимания на подобные вещи. Ничего нового. И как им не наскучит?

Спокойный голос Селлы успокаивал больше, чем ее слова, хотя Делоре действительно не привыкать к обидам. Ее не любили в школе. «Крыса, крыса!» – слышала она со всех сторон. Однажды она спросила их, почему. «Потому что ты злобная и мрачная, как помойная крыса». Однако по факту она стала настолько злобной и мрачной после того, как они начали дразнить ее, а не до.

А потом в их школу пришла Селла. Она приехала из другого города, и ей следовало бы обзавестись подружкой поприличнее, если она хотела быстрее прижиться на новом месте. Но она выбрала Делоре. Сдружившись, они повсюду ходили вместе. Когда их спрашивали: «Вы что, все время вдвоем?», они отвечали, что они сиамские близнецы. Делоре перестали называть крысой, потому что каждый раз, услышав это, Селла поднимала руки и сгибала пальцы, выставляя свои длинные ногти, как когти. Прищурив глаза (усиливая свое сходство с разозленной кошкой), она говорила что-нибудь вроде: «Ну-ка иди сюда, милашка». Не рискнувших подойти она безжалостно высмеивала. Решившихся царапала до крови. Против нее они все были как глупые псы: они могли громко лаять, но ее неподтвержденные физической силой отвага и нахальство их пугали.