Чернее, чем тени
Шрифт:
– Так ты хотел рассказать? – напомнила Лаванда.
– Да, – Феликс, казалось, собирался с мыслями и решался на что-то. Наконец он заговорил. – У нас всё не очень-то хорошо. Это из-за Нонине.
– Из-за чего?
– Софи Нонине, – повторил он, но, наверно, взгляд Лаванды выдавал, что понятнее ей не стало. – Правительница нашей страны, – и уже совсем удивлённо. – Ты что, не слышала?
– А! – вспомнила Лаванда и закивала. Это имя она, конечно же, слышала то тут, то там. – Да, разумеется, о Нонине я знаю. Но… причём тут она?
– А вот в этом всё и дело. Это я и собирался рассказать.
Софи Нонине пришла к власти около
К тому времени страну уже много лет возглавлял Эдуард Чексин, несменяемый президент-узурпатор, окончательно в итоге доставший не только протестные массы, но и многих своих сторонников, а кроме того, успевший развязать войну на нескольких окраинах страны сразу. Поэтому все, казалось, вздохнули с облегчением, когда группа подпольщиков во главе с Нонине положила конец власти Чексина и после серии коротких, хоть и кровопролитных восстаний окончательно утвердилась наверху.
Софи стала законным президентом, её поддержали очень многие. Казалось, жизнь начала налаживаться. Но…
– Скажи-ка мне, Лав, – прервался Феликс. – До какого момента вы успели пройти историю? «Чёрное время» уже было?
– Это… – Лаванда попыталась вспомнить всю эту запутанную терминологию и связи её со смыслом. – Это когда был тоталитаризм, да?
– Да, демократический тоталитаризм так называемый. Тогда дальше, ты поймёшь…
…Но только показалось.
Начав со всенародной эйфории и небывалого подъёма страны, Нонине довольно быстро оборотилась другой стороной. Иногда казалось, что это просто реинкарнация Чексина пришла к власти, а никакой Софи Нонине, которая так нравилась всем, никогда и не было.
Первые звоночки раздались, когда спешно были прикрыты только успевшие открыть рты альтернативные газеты и телеканалы.
– Она перевела всё на госуправление, и сейчас все источники завязаны на неё. Кроме тех, что запрещены, разумеется. Так что у нас теперь только хорошие новости, – усмехнулся Феликс.
Дальше – больше. Похоже, для Софи было очень важно, чтобы все преисполнились сознанием величия страны: огромные средства тратились на свежеизобретённые «народные праздники», названия которых даже не сохранялись в памяти, и, без сомнения, эффектные, но явно не самые необходимые населению проекты, вроде подготовки шикарных международных соревнований или недостроенного по сию пору квартала небоскрёбов в Ринордийске. В школах вводились программы углублённого изучения истоков отечественного патриотизма – таково было полное официальное название… В повседневную же жизнь, с которой приходится сталкиваться каждый день, начало возвращаться – сначала осторожно, по краешкам, а потом вполне уверенно – привычное со времён Чексина запустение. Личная идея Нонине – так называемая ГГД, грандиозная дорога на сваях, пересекающая страну с запада на восток, – давно застряла где-то на полпути, в междугородье. Сверкающей лентой тянулась она сквозь вырубки и покосившиеся дома посёлков.
– А после переизбрания, – проговорил Феликс, – президентского поста ей стало, по-видимому, мало. Наша Нонине объявила себя единоличной и абсолютной правительницей. И обращаться к ней теперь следовало «Ваше Величество».
– Она стала королевой? – удивилась Лаванда.
– Нет… Слово «королева» ей чем-то не понравилось. Просто – Правительница. Наша Правительница Софи Нонине. Это ведь так просто и понятно, разве может быть иначе.
Сразу
Но больше всего она не любила неуважительные речи о своей персоне. Запрещались они теперь не только в официальных источниках, но и в частных разговорах. Была создана целая отслеживающая сеть, которая работала днём и ночью. Такое ощущение, по крайней мере, складывалось по результатам этой работы.
Поэтому недовольный шёпот был не особо громок, когда Нонине «запретила интернет» (на самом деле не совсем так, но официальный налог на любые устройства, имеющие доступ к сети, и неофициальное выдавливание всех операторов, кроме государственного – с чёрным списком и никакой связью, – сделали своё дело). И когда почти закрылись границы страны – ибо разрешение на выезд приходилось выпрашивать в частном порядке – тоже был молчок.
– А не опасно тогда говорить вот так, как мы сейчас? – Лаванда настороженно покосилась на отдалённые аллеи под ветвями деревьев.
– Здесь – нет, – мотнул головой Феликс. – Я же сказал, никто не будет тут подслушивать. Но вообще, конечно, нужно поосторожнее. Мне-то, судя по всему, хуже не станет, а вот чтоб это коснулось тебя, мне бы не хотелось.
– А что будет? – полюбопытствовала Лаванда.
– В первый раз, может, и ничего, – Феликс всматривался в сгущающиеся сумерки. – Да и в следующие разы не обязательно. У Нонине весьма странная логика мер воздействия. Но на всякий случай, чтоб ты знала, – люди, которые ей чем-то не нравятся, как правило, куда-то исчезают.
– Их расстреливают?
– Нет… – Феликс чуть заметно усмехнулся. – Иногда им фабрикуют какое-нибудь громкое обвинение и запирают в тюрьме. Но это редко. Чаще с ними случается какая-то фатальная неприятность. Обыкновенный несчастный случай, произошёл только очень вовремя, какое совпадение. Но обычно их просто больше никто никогда не видит.
Он обернулся на фонтан, кивнул на статую, что стояла в центре:
– Знаешь, что говорят про мантикору? Того, кто попался ей в лапы, она съедает целиком – с костями и одеждой. Поэтому если человек просто исчез и никто не знает, что с ним случилось, это значит, что его съела мантикора. Вот так.
Лаванда тоже невольно оглянулась на статую. Прекрасная дева-воительница в удивительном спокойствии возносила свой меч, но чудовищный лев с обезображенным человеческим лицом уже готов был прыгнуть и проглотить её в долю секунды. Мгновение застыло монетой на ребре. Ещё ничего не было решено.
Феликс поёжился и бросил взгляд на проглядывающие за деревьями кованые ворота.
– Темнеет уже, – заметил он. – Пойдём?
5.
В надвигавшейся темноте улицы выглядели совсем по-другому. Они теряли чёткость и направление, превращались в замысловатые загогулины и спирали.