Чернее, чем тени
Шрифт:
Он не стал напоминать, что в эпоху правителя, на которого так любила кивать Софи, дорогу в приозерье строили ссыльные каторжники и в них не было недостатка, в отличие от наёмных рабочих.
Молчал он и о том, что после зимы, в которую работы почти не велись, дорога находилась не в лучшем состоянии. Насыпи частично размыло тающим снегом, многие доски прогнили, и требовалось их заменить. (Кто он, чтоб указывать Правительнице на непродуманность её проектов, видимую или действительную. В конце концов, это и вправду не по его части).
Ну а про то, что ни на какие восточные
– Вот и отлично, – Софи провела красную жирную линию с востока на запад. Довольно посмотрела на то, что получилось. – Значит, решено. Можешь пока идти, Эндрю, я позову, если понадобишься.
Кедрову хотелось было задать на прощание вопрос, который давно уже хотелось задать, из чистого любопытства: зачем всё-таки ей понадобилась именно деревянная дорога на сваях и ничто другое. Но в последний момент Кедров передумал. Это можно запросто спросить у хорошо знакомой и в доску своей Софи, но можно ли сейчас… Он не был уверен, а потому не рискнул. Может, как-нибудь потом.
Волчонок. Софи. Её Величество Софи Нонине.
Сложно было всё же понимать, что это один и тот же человек.
8.
В какой-то раз Лаванда попросила Феликса всё же дать ей прочитать его статьи – как он обещал. Феликс дал – с готовностью и, как показалось, даже с затаённой гордостью. Похоже (хоть этого и не было сказано напрямую), от неё, нового своего читателя, он ждал, что уж она-то оценит по достоинству его работу, вникнет во все тонкости и, подумав, во всём с ним согласится.
Лаванде и вправду было очень интересно. Она как раз достигла той степени вовлечённости, когда считать, что все эти политические дела не имеют значения и вообще не существуют, уже не получалось и хотелось, наконец, всё разъяснить для себя и разложить по полочкам.
Но, увы, статьи Феликса мало ей в этом помогли. Она прочитала их три штуки и, устав, уже несколько наискосок просмотрела четвёртую. Все они были из последних номеров «брошюрки» – журнала с тонкими просвечивающими листами, оформленными всё же с претензией. Под статьями, видимо, считая свою фамилию не лучшим образчиком запоминающегося названия, Феликс обозначал себя как «Шержень».
Без сомнений, писал «Шержень» абсолютно искренне и со знанием дела – ну, или с уверенностью в этом знании. Но раз за разом возникало чувство, что написано это было исключительно для «своих» – тех, кто в целом уже в курсе ситуации и кто в принципе придерживается похожих взглядов, кого не надо перетягивать на свою сторону. Феликс шутил, Феликс высмеивал и высмеивал жёстко, но ко всему этому, наверно, должен был прилагаться особый шифр в голове, который сделал бы понятными все эти шутки, намёки, все эти парафразы цитат и отсылки к некогда имевшим место событиям. Мельком брошенный эпитет – и сразу станет ясно, в чём
Потеряв цель и забыв, в чём она состояла, Лаванда отложила номера в сторону, на край дивана (впрочем, не закрывая их), и просто сидела теперь, смотрела в стену и мимоходом думала о чём-то, она даже не улавливала точно о чём. Старая привычка – вглядываясь вдаль, отключаться от всего окружающего – не покинула её и здесь. Стена поплыла перед глазами, рисунок обоев переплетался лентами, искажался и исчезал, видимое становилось прозрачным, отступало куда-то назад, терялось из виду…
Она летела над землёй – высоко-высоко.
Так высоко, что было неясно, где это и что вокруг, да и неважно вовсе. Выше птичьего полёта, выше самого неба, куда не ступают живые, ибо здесь нет им места. Только свет – бесконечный свет солнца, такого огромного, занимающего весь мир. Прянь вверх – и захлебнёшься светом, растворишься в тепле без остатка и тебя больше не будет.
(Лаванда так делала всего несколько раз за всю жизнь, и это были особые случаи).
Но сейчас – нет, сейчас ей туда не нужно. Лаванда мягко нырнула вниз и, открыв глаза, обозревала теперь землю под собой.
Там, далеко внизу, расстилались бескрайние зелёные луга. Холм вставал за холмом, долина пролегала за долиной, они были так неизмеримо далеко, но всё же видна была каждая травинка, колышимая ветром. Иногда от особо сильных порывов траву пригибало к земле, но через секунду она уже исчезала из поля зрения и оставалась где-то позади, а новая зелень новых холмов всё так же открывалась взору.
С севера повеяло холодом. Свежий воздух дышал морозом и солью и был так знаком, что Лаванда почти подалась ему навстречу, чтобы лететь туда, где, она знала, опадают холмы, теряет свою яркость зелень, а дальше, на самом краю земли вот-вот блеснёт полоска…
Нет, туда нельзя. Никогда нельзя. Даже если очень хочется. Даже так.
Лаванда помнила это и быстро повернула обратно. Память успокоилась и сейчас же всё забыла, как это уже бывало не раз. Главное ведь, что будет дальше, какие ещё причуды готовят зелёные луга, чьи ряды набегают, как волны. Пролети ещё немного – и увидишь воочию.
Там, за холмами, лежало что-то новое, чего не бывало прежде, – она знала это. Там, за холмами…
– Эй, Лав!
От звука голоса холмы исчезли, Лаванда открыла глаза. Феликс стоял рядом и смотрел как-то подозрительно, со скрываемой тревогой.
– А? Я просто задумалась, – после резкого скачка язык едва слушался.
– Что-то ты глубоко задумалась, – он в сомнении покачал головой.
– Да нет, всё нормально, – Лаванда повертела головой в поисках чего-нибудь, чем можно было бы подтвердить свои слова. Взгляд упал на раскрытые журналы. – Вот, я прочитала твои статьи.
Это моментально переключило Феликса.
– Да? И как тебе?
– Ну… – замялась Лаванда.
Феликс присел рядом на корточки, придвинул журналы поближе к себе и жадно заглядывал ей в глаза.