Чернее некуда
Шрифт:
— Так он, значит, против обычных предосторожностей?
— Он всегда был упрям, как осел. В колледже говорили, что если тебе требуется, чтобы старина Громобой сделал что-то, попроси его ни в коем случае этого не делать. К тому же он принадлежит к разряду пренеприятных людей, которые решительно ничего не боятся. И чертовски заносчив к тому же. Разумеется, он против. Он не желает, чтобы его защищали. Он желает изображать Гарун-аль-Рашида и слоняться по Лондону, оставаясь таким же неприметным, как угольный ящик в раю.
— Да, — рассудительно сказал мистер Фокс, — позиция не очень умная. Этот джентльмен — мишень номер один для любого охотника до покушений.
— Зануда он, вот он кто. Конечно, вы правы. Каждый раз как он проталкивает очередной кусок своего промышленного законодательства, он обращается в мишень для какого-нибудь экстремиста. Черт подери, братец Фокс, да всего несколько дней назад, когда он надумал отправиться на Мартинику с широко разрекламированным визитом, какой-то прохвост выпалил в него в упор. Промазал и сам застрелился. Арестовывать было некого. А Громобой радостно покатил дальше, стоя на сиденьи автомобиль, выставив напоказ свои шесть футов и пять дюймов, сверкая глазами и зубами, так что его эскорту каждый дюйм дороги показался милей.
— Похоже, он малый что надо.
— Тут я с вами спорить не стану.
— Совсем я запутался с этими зарождающимися нациями, — признался Фокс.
— Не вы один.
— Я хотел сказать — вот эта Нгомбвана. Что она собой представляет? Вроде бы независимая республика, но при этом как бы член Британского содружества, однако если так, то почему она держит в Лондоне посла, а не полномочного представителя?
— Вот именно, почему? Главным образом благодаря маневрам моего закадычного друга, старины Громобоя. Они все еще состоят в Содружестве. Более или менее. То есть с одной стороны состоят, а с другой вроде бы и нет. Все формальности соблюдены, но при этом у них полная независимость. Все пышки и ни единой шишки. Потому-то он и настоял, чтобы его представитель в Лондоне именовался послом и жил в таких апартаментах, что и великой державе было бы незазорно. Это исключительно его заслуга, старины Громобоя.
— А что думают о визите его люди? Здешние, из посольства. Посол и все прочие.
— Перепуганы до смерти, но при это твердят, что с Президентом не поспоришь, — с таким же успехом можно уговаривать ветер, чтоб он не дул. Он вбил себе в голову — еще в те времена, когда учился здесь и потом практиковал в Лондоне в качестве барристера, — что раз Великобритания не имеет, сравнительно с прочими странами, серьезной истории политических покушений, значит и в будущем их опасаться не приходится. И, должен сказать, идея эта на свой безумный манер довольно трогательна.
— С другой стороны, он все равно не сможет помешать Специальной службе делать свое дело. Во всяком случае вне посольства.
— Он может причинить им массу неудобств.
— Ну так какова процедура, мистер Аллейн? Вы дожидаетесь его прибытия и падаете ему в ножки прямо в аэропорту?
— Ничуть. Я вылетаю в его распроклятую республику завтра на рассвете, а вы тут в одиночку разгребаете дело Дагенхэма.
— Ну, спасибо. Привалило-таки счастье, — сказал Фокс.
— Так что я, пожалуй, пойду укладываться.
— Не забудьте взять старый школьный галстук.
— До ответа на эту глупую шутку я не снизойду, — сказал Аллейн.
Уже у двери он остановился.
— Забыл спросить, — сказал он. — Вам не приходилось встречаться с человеком по имени Сэм Уипплстоун? Из МИД’а.
— Я в этих кругах не вращаюсь. А что?
— Он считался своего рода экспертом по Нгомбване. Кажется, недавно ушел на покой. Милый такой человек. Когда вернусь, надо будет пригласить его пообедать.
— Вы думаете, он мог сохранить какое-то влияние?
— Вряд ли можно ожидать, что он бухнется перед Громобоем на колени и станет умолять его, чтобы тот пошевелил немного мозгами, если хочет их сохранить. И все же кое-какие смутные надежды у меня есть. До скорого, братец Фокс.
Сорок восемь часов спустя облаченный в тропический костюм Аллейн вышел из президентского «роллс-ройса», встретившего его в главном аэропорту Нгомбваны. Изнемогая от жары, он поднялся по грандиозной лестнице, вдоль которой спиной к нему замер строй руританских гвардейцев, и оказался в созданной кондиционерами прохладе Президентского дворца.
Взаимодействие на высшем уровне принесло плоды в виде полновесного и мгновенного приема, какого удостаиваются только «особо важные персоны».
— Мистер Аллейн? — произнес молодой нгомбванец, украшенный золотыми кистями и аксельбантами адъютанта. — Президент так рад вашему приезду. Он примет вас сразу. Хорошо долетели?
Аллейн последовал за небесно-синим мундиром по роскошному коридору, из которого открывался вид на экзотический парк.
— Скажите, — спросил он дорогой, — каким титулом полагается пользоваться, обращаясь к Президенту?
— «Ваше превосходительство», — обернувшись, ответил адъютант, — господин Президент предпочитает эту форму обращения.
— Благодарю вас, — сказал Аллейн и вошел за своим поводырем во внушительных размеров приемную. Весьма представительный, широко улыбающийся секретарь сказал что-то по-нгомбвански. Адъютант перевел:
— С вашего разрешения мы пройдем прямо к нему.
Двое стражей в щегольских мундирах распахнули двойные двери, и Аллейна ввели в необъятный зал, в дальнем конце которого сидел за громадным столом его старый школьный приятель, Бартоломью Опала.
— Суперинтендант Аллейн, Ваше превосходительство, господин Президент, сэр, — торжественно провозгласил адъютант и удалился.
Его гигантское превосходительство уже не сидело, но приближалось к Аллейну легкой поступью профессионального боксера. Колоссальный голос взревел:
— Рори Аллейн, клянусь всем святым!
Ладонь Аллейна потонула в ладони Президента, а спина получила несколько увесистых хлопков. Стоять навытяжку и кланяться, сгибая только шею, что по представлениям Аллейна отвечало этикету, оказалось делом затруднительным.