Чернильная кровь

Функе Корнелия

— Нет, — сказал он, возвращая Принцу маску. — Хват прав, Перепел — лишь вымысел, выдумка старика-поэта. Сражаться — не мое ремесло, поверь.

Черный Принц задумчиво посмотрел на него, но маску не принял.

— И все же оставь ее у себя, — сказал он. — Носить ее сейчас слишком опасно. А что до ремесла — никто из нас не родился разбойником.

На это Мо ничего не ответил. Он смотрел на свои пальцы. После битвы ему долго пришлось отмывать с них налипшую кровь.

Он все еще стоял в одиночестве в темной штольне, с маской в руке, когда за спиной у него раздался голос Мегги.

— Мо? — Она с тревогой взглянула ему в лицо. — Где ты был? Роксана собирается в путь, и Реза спрашивает, пойдем ли мы с ней. Что ты скажешь?

Да, что он скажет? Куда он хочет попасть? «Обратно

в свою мастерскую, — подумал он. — Обратно в дом Элинор. Или нет? А Мегги чего хочет?» Ответ он легко прочел по ее лицу. Конечно, она хочет остаться здесь, из-за юноши, но и не только из-за него. Реза тоже хотела остаться, несмотря на застенок, куда ее заперли, несмотря на всю боль и мрак. Что такого было в мире Фенолио, что сердце наполнялось тоской по нему? Разве сам он этого не чувствовал? Подобно быстродействующему сладкому яду…

— Что ты скажешь, Мо? — Мегги пристально смотрела на него.

Какая она стала большая!

— Что я скажу?

Он прислушался, словно пытаясь уловить шепот букв в стенах штольни или в ткани одеяла, под которым спал Черный Принц. Но все, что он услышал, был его собственный голос:

— Что, если я скажу тебе… Покажи мне фей, Мегги. И русалок. И художника, украшающего книги в замке Омбры. Посмотрим, действительно ли кисточки у него такие тонкие.

Опасные слова. Но Мегги обняла его так крепко, как не обнимала с детства.

74

НАДЕЖДА ФАРИДА

А теперь он умер, его душа улетела в Страну без солнца, а хладное тело лежало на мокрой глине, в колее, оставленной мегаполисом.

Филип Рив. Смертные машины [26]

Когда дозорные незадолго до заката уже во второй раз подняли тревогу, Черный Принц приказал всем спуститься в глубь подземных галерей, туда, где в узких проходах стояла вода и, казалось, слышалось дыхание земли. Но один человек не пошел с ними. Фенолио. Когда Принц объявил отбой тревоги и Мегги, испуганная и с мокрыми ногами, поднялась наверх вместе со всеми, Фенолио подошел к ней и потянул за собой. Мо, к счастью, разговаривал с Резой и ничего не заметил.

26

Перевод В. Вебера.

— Вот. Но обещать я ничего не могу, — прошептал Фенолио, вкладывая ей в руки блокнот. — Может быть, это очередная ошибка, черным по белому, как и все прежние, но я слишком устал, чтобы думать об этом. Накорми эту проклятую историю новыми словами, я не стану слушать. Я лягу спать. Это уж точно было последнее, что я написал в своей жизни.

Накорми ее.

Фарид предложил Мегги читать там, где раньше спали они с Сажеруком. Рюкзак Сажерука еще лежал на одеяле, по бокам свернулись клубочками обе куницы. Фарид присел между ними, прижимая к груди рюкзак, словно в нем билось сердце Сажерука. Юноша выжидательно смотрел на Мегги, но она молчала. Смотрела на исписанные страницы и молчала. Почерк Фенолио расплывался у нее перед глазами, как будто на этот раз не хотел быть прочитанным.

— Мегги?

Фарид все смотрел на нее. В его глазах была такая печаль, такое отчаяние. «Ради него, — подумала она. — Только ради него». И опустилась на одеяло, под которым раньше спал Сажерук.

С первых слов Мегги почувствовала, что Фенолио снова хорошо справился с задачей. Буквы жили. Она ощущала словно их дыхание на лице. История жила. Она хотела расти дальше, с помощью этих слов. Хотела! Чувствовал ли это Фенолио, когда писал?

Однажды, когда смерть снова насытилась богатой добычей, — начала Мегги, словно продолжая читать хорошо знакомую книгу,

которую лишь недавно отложила в сторону, — Фенолио, великий поэт, решил навсегда отказаться от, сочинительства. Он устал от слов и их соблазняющей силы. Ему надоело, что они обманывали его, и смеялись над ним, и молчали тогда, когда должны были говорить. И он позвал другого, помоложе, по имени Орфей — искусного в обращении с буквами, хотя и не достигшего еще такого мастерства, как сам Фенолио, — и решил научить его всему, что умел сам, как это делает в один прекрасный день каждый мастер. Какое-то время Орфей будет вместо него играть со словами, соблазнять и лгать, создавать и разрушать, прогонять и призывать обратно с их помощью. А Фенолио тем временем дождется, когда пройдет усталость, когда любовь к писательству снова пробудится в нем, и тогда отошлет Орфея обратно в тот мир, откуда он его вызвал, чтобы Орфей свежими, нетронутыми словами поддержал жизнь в его истории.

Голос Мегги смолк. Его эхо отдавалось под землей, словно тень произнесенных слов. А когда наконец снова настала тишина, послышались шаги.

Шаги по сырому камню.

75

СНОВА ОДНА

Надежда — крылатое существо…

Эмили Диккинсон. Надежда

Орфей исчез прямо на глазах у Элинор. Она стояла в двух шагах от него с бутылкой вина, которую он затребовал, и вдруг он растаял в воздухе, то есть даже не растаял, а просто мгновенно исчез, пропал, словно его никогда и не было, словно он ей только приснился. Бутылка выскользнула у нее из рук, упала на паркет и разлетелась вдребезги между открытых книг, разбросанных Орфеем на полу библиотеки.

Собака завыла так страшно, что Дариус вихрем принесся с кухни. Верзила не загородил ему дорогу. Он тупо смотрел на место, где только что стоял Орфей, дрожащим голосом читая вслух листок, лежавший перед ним на одной из стеклянных витрин Элинор и прижимая к груди «Чернильное сердце», как будто это могло убедить книгу принять его наконец в свои недра. Элинор просто окаменела, поняв, чего он пытается добиться в сотый, да что там — в тысячный раз. «Зато, может быть, вместо Орфея появятся они, — подумала Элинор, — хоть кто-нибудь из них!» Мегги, Реза, Мортимер — эти три имени имели теперь горький вкус, горький, как всякая потеря…

Но вот Орфей исчез, а ни один из троих не появился. Только проклятая собака выла не переставая.

— У него получилось! — прошептала Элинор. — Дариус, у него получилось! Он там… Они все там. Кроме нас!

На мгновение ей стало ужасно жалко себя. Вот она стоит, Элинор Лоредан, посреди всех своих книг, и они не пускают ее в себя, ни одна. Запертые двери, которые манят ее, наполняют томлением ее сердце и все же не пускают дальше порога. Проклятые, бессердечные твари! Сплошь пустые обещания, лживые приманки, вечно пробуждающие голод и никогда не насыщающие, никогда!

«Элинор, но ты ведь раньше относилась к этому совсем иначе! — думала она, утирая слезы с глаз. — Но если и так? Разве ты недостаточно взрослая, чтобы забыть об этом, похоронить старую любовь, которая так жестоко тебя обманула? Книги не впускают тебя! Все остальные оказались по ту сторону страниц. Все, кроме тебя! Бедная Элинор, бедная одинокая Элинор!» Она вдруг всхлипнула и поскорее зажала себе рот рукой.

Дариус сочувственно посмотрел на нее и робко подошел поближе. Хорошо, что хоть он пока с ней. Но помочь ей он все равно не мог. «Я хочу к ним! — с отчаянием в сердце твердила про себя Элинор. — Это моя семья: Реза, Мегги и Мортимер. Я хочу увидеть Непроходимую Чащу и снова держать на ладони фею, я хочу познакомиться с Черным Принцем, как бы ни вонял его медведь, я хочу услышать, как Сажерук говорит с огнем, хотя я все равно терпеть не могу этого Огнеглота! Я хочу, хочу, хочу…»