Чернильная кровь

Функе Корнелия

— Она так и живет в старой берлоге на опушке леса?

Сажерук наконец зашел в дом. Притолока была до того низкая, что ему пришлось пригнуться. В нос ударил запах свежего хлеба.

Роксана положила на стол каравай, достала сыр, оливковое масло, маслины.

— Да, но она там редко бывает. Крапива стала совсем чудная, бродит по лесу, разговаривает с деревьями и сама с собой, выискивает травы, которых еще не знает. Иногда пропадает на долгие недели, поэтому люди все чаще приходят ко мне. Крапива кое-чему научила меня за эти годы. — Роксана говорила,

не глядя на него. — Показала, как вырастить на грядке травы, которые обычно растут только в лесу: медвежье ушко, кислицу, красные анемоны, из которых делают свой мед огненные эльфы.

— Я и не знал, что эти анемоны тоже лечебные.

— А они и не лечебные. Я посадила их потому, что они мне о ком-то напоминали.

Тут она наконец взглянула на него.

Сажерук потянулся к пучку трав, которых много свисало с потолка, и растер сухие почки между пальцами. Это была лаванда, в которой любят прятаться гадюки, — целебное зелье от их укусов.

— Я думаю, травы растут у тебя только потому, что ты им поешь, — сказал он. — Разве повсюду не говорили раньше: «Когда Роксана поет, расцветают даже камни».

Роксана отрезала от каравая несколько ломтей и налила в миску оливковое масло.

— Я пою теперь только им, — сказала она. — И моему сыну. — Она пододвинула к гостю хлеб. — Ешь. Только вчера испекла.

Роксана повернулась к нему спиной и стала у окна.

Сажерук потихоньку осматривался, макая в масло ломоть хлеба. Два мешка соломы и пара одеял на кровати, скамья, стул, стол, кувшины, корзины, бутылки и миски, пучки сухих трав под потолком, густо-густо, как в берлоге у Крапивы, и сундук, выдающийся роскошью среди этой скудной обстановки. Сажерук помнил торговца тканями, который подарил его Роксане. Его слуги насилу дотащили сундук, до краев полный шелковыми платьями, расшитыми жемчугом, с кружевной отделкой на рукавах. Интересно, они до сих пор лежат в сундуке? Нетронутые, непригодные для возни на грядках.

— В первый раз я пошла к Крапиве, когда заболела Розанна. — Роксана заговорила, не оборачиваясь к нему. — Я тогда даже не знала, как сбить жар. Крапива показала мне все, что умела, но нашей дочери ничто не помогало. Жар все усиливался, и я повезла ее к Филину. Я привезла ее в лес, к феям, но они мне не помогли. Может быть, они бы сделали это для тебя, но тебя не было.

Сажерук увидел, как она утирает глаза тыльной стороной ладони.

— Небесный Плясун мне рассказал.

Он понимал, что это совсем не те слова, однако не мог найти других.

Роксана кивнула и снова утерла глаза.

— Говорят, что тех, кого любишь, можно увидеть и после смерти, — тихо сказала она. — Что они приходят к нам по ночам, хотя бы во сне, что наша тоска может вызвать их обратно, хоть ненадолго… Розанна не пришла. Я обращалась к женщинам, которые якобы умеют говорить с умершими. Я сжигала травы, дым которых будто бы вызывает их, и не спала много ночей в надежде, что она придет хотя бы раз… Но это все ложь. Обратного пути нет. Или ты побывал там и нашел его?

— В царстве мертвых? — Сажерук покачал головой

с грустной улыбкой. — Нет, я был все же не так далеко. Но поверь, даже там я искал бы путь, чтобы вернуться к тебе…

Как долго она смотрит на него. Больше никто так на него не смотрел. И он снова принялся искать слова, чтобы объяснить, где он пропадал, — но таких слов не было.

— Когда Розанна умерла… — Казалось, язык Роксаны немеет от этого слова, как будто оно может снова убить ее дочь. — Когда она умерла у меня на руках, я поклялась себе: никогда больше я не буду такой беспомощной, если смерть попытается отнять кого-то из моих близких. С тех пор я многому научилась. Может быть, сейчас бы я ее спасла. А может быть, и нет.

Она снова посмотрела на него, и, отвечая на ее взгляд, Сажерук не пытался скрыть свою боль, как делал обычно.

— Где ты ее похоронила?

Она кивнула на двор.

— За домом. Там, где она всегда играла.

Он повернулся к открытой двери, чтобы увидеть хотя бы землю, под которой лежит его дочь, но Роксана удержала его.

— Где ты был? — прошептала она, прижимаясь лбом к его груди.

Он погладил ее по голове, по тонким седым прядкам, паутинкой опутывавшим черные волосы, и уткнулся в них лицом. Она по-прежнему кладет апельсинные корки в воду, которой моет голову. Этот запах поднял такую волну воспоминаний, что у Сажерука закружилась голова.

— Далеко, — сказал он. — Я был ужасно далеко.

И так и стоял, прижимая ее к себе, не в силах поверить, что она снова здесь, не как бледное, ускользающее воспоминание, а из плоти и крови… и не прогоняет его.

Сколько они так простояли, он не знал.

— А старшая? Как поживает Брианна? — спросил он наконец.

— Она живет в замке, вот уже четыре года, в услужении у Виоланты, невестки герцога, которую все называют Уродиной.

Роксана высвободилась из его объятий и пригладила туго затянутые в узел волосы.

— Брианна поет для Уродины, присматривает за ее избалованным сыном и читает ей вслух. Виоланта помешана на книгах, но у нее слабое зрение, поэтому она не может читать сама, не говоря уж о том, что ей приходится делать это тайком. Герцог считает, что читающая женщина — это неприлично.

— Но Брианна умеет читать?

— Да, и моего сына я тоже научила.

— Как его зовут?

— Йехан. Как его отца.

Роксана подошла к столу и потрогала стоявшие на нем цветы.

— Я его знал?

— Нет. Он оставил мне эту усадьбу. И сына. Разбойники подожгли наш амбар, он побежал туда, чтобы спасти скотину, и погиб в огне. Странно, правда — я любила двоих мужчин, и одного огонь сожрал, а другого защищает.

Она долго молчала, потом заговорила снова:

— Поджигателей послал тогда Огненный Лис. Под его водительством они обнаглели еще больше, чем при Каприкорне. Баста и Каприкорн исчезли тогда же, когда и ты — ты это знал?

— Да, я слыхал об этом, — пробормотал он и не мог оторвать от нее глаз. Как она хороша! Невероятно хороша. Смотреть на нее было почти больно.