Чернильный орешек
Шрифт:
– У нас ведь будет много детей, правда? – спросил он.
– Мне бы хотелось родить от тебя детей. Но когда у тебя будут собственные сыновья… что же станет с этим?
Он посмотрел на спящего младенца, на его крошечную прелестную ручонку на подушке, подле маленького красного личика. Это дитя Рейнольда… Но ведь он и Рейнольд были одной крови, и он любил своего брата. Сэм сжал руку Анны и сказал:
– Анна, жена моя, я люблю тебя. Твои дети – это мои дети. Если у меня даже будет сотня сыновей, Криспиан навсегда останется моим первенцем.
Анна подняла его руку к своему лицу и прижалась к ней щекой, ибо она не могла найти слов, чтобы выразить свою благодарность.
В декабре у Кэтрин родилась дочь, которую назвали Катериной. Она была хилой и болезненной, никто не надеялся, что она выживет. Ричард не желал окрестить это крохотное создание, и Мэри-Эстер опасалась, что девочка умрет некрещеной и, стало быть, ей будет отказано в вечной жизни на небесах. Хватало, конечно, и прочих бед, чтобы терзать ее сердце. Гетта была чем-то обеспокоена, и это плохо отражалось на ее здоровье. Она ведь всегда была такой пухленькой, кругленькой, загорелой, такой веселой крошкой. Мэри-Эстер с болью смотрела, как девочка становится бледной, худой и теряет интерес к жизни. Теперь она не пела, сидя за работой, а когда играла на спинете или на гитаре, песни исполняла очень печальные.
Мэри-Эстер, конечно, пыталась выяснить у дочери, в чем дело, но Гетта молчала. Она интересовалась и у отца Мишеля, не упоминала ли Гетта на исповеди о причине своей печали, но он ответил отрицательно. Мэри-Эстер изо всех сил старалась вытянуть Гетту из дома, чтобы чем-то развлечь, занять ее, но ничто не помогало. Она хотела бы отправить ее куда-нибудь погостить, в надежде, что перемена обстановки, возможно, поднимет настроение дочери, но при нынешнем положении в стране единственным возможным местом для визита был Шоуз, а царившая там атмосфера вряд ли смогла бы помочь Гетте.
Скандал по поводу беременности Руфи стал еще одним поводом для беспокойства. Подобные вещи нельзя долго сохранить в тайне, и к Рождеству уже повсюду было известно, что незамужняя госпожа Руфь Морлэнд из Шоуза вот уже пять месяцев как вынашивает дитя и не желает, видите ли, говорить, кто его отец, да и, похоже, не имеет никаких планов выйти замуж до рождения младенца. После яростной ссоры с Эллен Руфь снова помирилась с ней, и теперь эти двое и еще Хиро, сбившись воедино и поддерживая друг друга, устроили из старого дома неприступную маленькую крепость. В Шоузе, похоже, царила не слишком веселая атмосфера, и Мэри-Эстер тревожилась о том, какое влияние оказывает на маленького Кита тамошняя обстановка Его воспитывали две уже не первой молодости женщины, одна из них вдова-хромоножка, а другая – незамужняя и беременная, – да еще несколько строгих престарелых слуг.
Мэри-Эстер, как только удавалось найти повод, навещала затворниц, порой беря с собой и Гетту, но чаще одна, хотя сама и не понимала, чего, собственно, надеется этим достичь. Если бы отношения между Эдмундом и Ричардом складывались нормально, она могла бы попытаться убедить Руфь и Хиро позволить маленькому Киту переехать в Морлэнд, чтобы воспитываться там, однако при нынешнем положении вещей это было невозможно. Даже Ральф уже начал вести себя как попало, играя на столкновении мнений между своим отцом, дедом и домашним учителем, стравливая их друг с другом. Нет-нет, он не был от природы порочным ребенком, просто мальчик обладал пылким и смышленым нравом, а отсутствие дисциплины дурно влияло на него. Он по-прежнему уважал Мэри-Эстер, но приводил ее в замешательство аргументами, составленными по крохам из философий этих троих мужчин, а его сообразительность всегда помогала ему отыскать тот или иной предлог, чтобы поступить по-своему.
Словом, при таких обстоятельствах Мэри-Эстер не могла попросить Хиро отдать ей сына на воспитание. Кроме того, посещая Шоуз, она видела, что та в любом случае не отпустила бы его. Хиро, по-прежнему носившая траур, в буквальном смысле слова опиралась на своего сына. Он поддерживал ее, и когда она ходила, и когда садилась, стоял подле нее, готовый помочь ей подняться или что-либо принести. Кит-младший был высоким для своего возраста мальчиком, очень хорошеньким, но, по мнению Мэри-Эстер, чересчур уж спокойным и серьезным. Да и с чего ему быть веселым и резвым, если приходилось постоянно ухаживать за матерью, которая все еще была убита горем, и мысли ее чаще всего блуждали где-то далеко. Мэри-Эстер замечала, что между Руфью и «ребенком Хромоножки», как за глаза называли его слуги, существует привязанность, только ей это представлялось не совсем нормальным для отношений между тридцатилетней женщиной и мальчиком, которому еще не исполнилось и пяти лет. Руфь была человеком резким на язык, прямым и неулыбчивым, и к этому ребенку она относилась как ко взрослому, да еще и одного покроя с собой.
Тем не менее при взгляде на Руфь Мэри-Эстер не могла преодолеть удивления. Как же могло это некрасивое дитя вырасти в прекрасную женщину? Руфь была высокой и худой, словно рабочая кляча, но держалась с достоинством королевы, а с этой короной мягких рыже-каштановых волос и белоснежной фарфоровой кожей она даже в своей темной, лишенной украшений одежде выглядела элегантно и красиво. Мэри-Эстер не удивило, что у нее был любовник. Озадачило другое – то, что этот человек не захотел взять ее в жены, ибо помимо красоты Руфь еще обладала солидным состоянием. После смерти Малахии все имение в Шоузе принадлежало ей. Но сколько Мэри-Эстер ни хитрила, ни намекала, ни даже спрашивала напрямую, Руфь не открыла ей своей тайны, и Мэри-Эстер, ничего не понимая, уезжала восвояси.
Как-то раз, ранней весной 1645 года, когда Руфь и маленький Кит проводили Мэри-Эстер, мальчик отрывисто, в уже привычной для себя манере, спросил:
– А чего хочет бабушка? Она все приезжает и уезжает только, похоже, она никогда не бывает довольна.
Руфь никогда не кривила душой перед этим ребенком.
– Она думает, что мы несчастны, и хочет как-нибудь нам помочь.
– Чем же? – переспросил маленький Кит Руфь медленно побрела в дом, поддерживая рукой большой живот.
– Она не знает, но считает, что если выяснит, кто отец моего ребенка, то это поможет мне.
Маленький Кит подумал.
– А разве не поможет?
– Нет, но Мэри-Эстер не представляет, что еще можно сделать. – Руфь критически посмотрела на мальчика, видя, как всегда, воплотившиеся в нем черты Кита и Руперта. Двойственность этого зрелища доставляла ей боль, но избавиться от нее она уже не могла. – Ты бледен. Слишком много времени проводишь взаперти. В этом она права. Когда родится ребенок и я снова смогу выезжать, мы поедем охотиться.
– И мама тоже? – спросил Кит.
– Разумеется. Мы поскачем на пустошь, там хороший воздух.
Знакомое слово задело в ребенке больную струну.
– Это там, где погиб мой отец?
Он знал своего отца слишком мало, чтобы воспринимать его смерть как несчастье, и все же утрата оставила в нем глубокий след. Руфь внутренне содрогнулась.
– Пустошей ведь много, не только эта…
Руфь родила двадцать пятого марта, в день Благовещения.
– На неделю раньше, – слабо произнесла она, когда ее мучения закончились. – Должно быть, сорок недель младенец тоже должен блуждать в глуши, как и Христос в пустыне, прежде чем войти в этот грешный мир..