Как медленно тебя я забывал!Не мог тебя забыть, а забывал.Твой облик от меня отодвигался,он как бы расплывался, уплывал,дробился, обволакивался тайноюи таял у неближних берегов —и это все подобно было таянью,замедленному таянью снегов.Все таяло. Я начал забывать твое лицо.Сперва никак не мог глаза твои забыть,а вот забыл, одно лишь имя все шепчу губами.Нам в тех лугах уж больше не бывать.Наш березняк насупился и смолк,и ветер на прощанье протрубилнад нашими печальными дубами.И чем-то горьким пахнет от стогов,где звук моих шагов уже стихает.И капля по щеке моей стекает…О, медленное таянье снегов!
Румынские цветы
Из старой тетради
Пропыленные клены и вязы.Виноградные лозы в росе.Батальоны врываются в Яссыи выходят опять на шоссе.Здесь история рядом творится.И, входя в неизбежную роль,нас державные чествуют лицаи приветствует юный король.Сквозь цветы и слова величальныемы идем, сапогами пыля,и стоят генералы печальныеза спиной своего короля.Астры падают справа и слева,и, холодные хмуря черты,напряженно глядит королевана багровые эти цветы.
«К морю стремился…»
К морю стремился, морем дышал на юге.Но когда мое сердце слушать начнут врачи —они услышат отчетливо посвист вьюгии голос филина, ухающего в ночи.Бьет кабарга копытцами дробно-дробно.Бьется над логом сохатого трубный зов.Это Сибирь в груди моей дышит ровновсей протяженностью древних своих лесов.Это во мне снега по весне не таюти ноздреватый наст у краев примят.Птицы Сибири в груди у меня летают.Реки Сибири в крови у меня гремят.Это во мне медведи заводят игры,грузно кряжи качаются на волне.Ветер низовый. Кедры роняют иглы.Хвойные иглы – это во мне, во мне.Это во мне поднялся и не стихаетветер низовый, рвущийся напролом.Смолка по старой лиственнице стекает.Бьет копалуха раненая крылом.Я ухожу из вьюги, из белой вьюги.Лодка моя качается на волне.Еду куда-то. Морем дышу на юге.Белые вьюги глухо гудят во мне.
«Где-то в городе белом…»
Где-то в городе белом, над белой рекой,где белеет над крышами белыми дыми от белых деревьев бело —в этот час по ступеням, как горы, крутым,как его пролетевшие годы, крутым,поднимается он тяжело.Он в передней привычно снимает пальто,и никто не встречает его, и никтос ним не делит его вечеров.Здесь когда-то его обнимала жена,а теперь обнимает его тишинаэтих белых, как снег, вечеров.А на двери – железная ручка звонкаи железные буквы – над ручкой звонкаполукругом – «Прошу повернуть!».А друзьям недосуг – не звонят, не стучат,и весь вечер железные буквы кричат:повернуть! повернуть! повернуть!Надо срочно по улицам белым бежать,поскорее заставить звенеть, дребезжатьпозабытый друзьями звонок.Второпях пробегаем знакомый звонок,а потом покупаем в складчину венок,а всего-то был нужен звонок.
«Как я спал на войне…»
Как я спал на войне, в трескотне и в полночной возне,на войне, посреди ее грозных и шумных владений!Чуть приваливался к сосне – и проваливался. Во сненикаких не видал сновидений.Впрочем, нет, я видал. Я, конечно, забыл – я видал.Я бросался в траву между пушками и тягачами,засыпал, и во сне я летал над землею, виталнад усталой землей фронтовыми ночами.Это было легко – взмах рукой, и другой,и уже я лечу (взмах рукой!) над лугами некошеными,над болотной кугой (взмах рукой!), над речною дугойтихо-тихо скриплю сапогами солдатскими кожаными.Это было легко. Вышина мне была не страшна.Взмах рукой, и другой – и уже в вышине этой таешь.А наутро мой сон растолковывал мне старшина.– Молодой, – говорил, – ты растешь, – говорил, – оттого и летаешь…Сны сменяются снами, изменяются с нами.В мягком кресле с откинутой спинкой и белым чехломя дремлю в самолете, смущаемый взрослыми снамиоб устойчивой, прочной земле с ежевикой, дождем и щеглом.С каждым годом сильнее влечет все устойчиво – прочное.Так зачем у костра-дымокура, у лесного огня,не забытое мною, но как бы забытое, прошлоеголосами другими опять окликает меня?Загорелые парни в ковбойках и в кепках, упрямо заломленных,да с глазами, в которых лесные костры горят,спят на мягкой траве и на жестких матрацах соломенных,как убитые спят и во сне над землею парят.Как летают они! Залетают за облако, тают.Это очень легко – вышина им ничуть не страшна.Ты был прав, старшина: молодые растут, оттого и летают.Лишь теперь мне понятна вся горечь тех слов, старшина!Что ж я в споры вступаю? Я парням табаку отсыпаю.Торопливо ломаю сушняк, за водою на речку бегу.Я в траве молодой (взмах рукой, и другой!)засыпаю, но уже от земли оторваться никак не могу.
Вдовы
Как части гарнизона,погибшего за Брест, —бессменно и бессоннонесут они свой крест.Без жалобы и вздоха,грядущему на суд,тебе на суд, эпоха,свой крест они несут.Давно ушли мужчиныот этих берегов.Оставили морщины.Оставили врагов.Оставили негусто,уйдя в небытие.Нетленное искусство.Бессмертие свое…Бессмертные романы.Посмертные листы.А между тем карманы —пусты они, пусты.Но вечно ждать готовы —всё ждут, что позовут, —седеющие вдовынадеждою живут.Всё верят, что воздастсяза совесть и за честь.Что рукопись издастся,и смогут все прочесть.И что один приятель,им преданный навек,талантливый ваятель,но бедный человек,украсит ту могилу,тот холмик некрутой,надгробною фигурой,гранитною плитой…Посмертная страница.Бессмертная строка.Но все это хранитсяв безвестности пока.Но вечно ждать готовы,всё ждут, что позовут, —седеющие вдовынадеждою живут.О Живут, свое отплакав.Глотают стужу ртом.Платонов и Булгаков,мы встретимся потом.Минуты этой радихранят они годате общие тетрадиих общего труда.Хранят светло и нежно,и всё у них в былом.Но вера и надеждасидят за их столом.
Словно книга…
Из старой тетради
Словно книга, до дыр зачитанная,гимнастерка моя защитная.Сто логов ее прочитали.Сто ветров над ней причитали.Сталь от самого от началастрочку каждую отмечала.И остались на ней отметкито от камня, а то от ветки,то от проволоки колючей,то от чьей-то слезы горючей.А она все живет, не старится.Я уйду, а она останется,как та книга, неброско изданная,но в которой лишь правда истинная,и суровая, и печальная,грозным временем отпечатанная.
«По лужам бродили…»
По лужам бродили, едва лишь снега растаяли.Равнодушно слушали ручья торопливую речь.Во семнадцатилетние, воду ни в грош не ставили,к двадцати годам научились ее беречь.И бывало невесело безусому воинству.Дрожал на донышке фляги глоток последний.Зато научились оценивать по достоинствуи флягу, и реку, и дождик летний…Рекам студеным, лесным родникам не изменим.Память о них благодарную сохраняем.С малой росинкой дружим и каплю ценим.Слез не роняем на ветер, слез не роняем.
«Обманчива неправды правота…»
Обманчива неправды правота.Она – как та стоячая вода.Она прозрачной может быть, о, да,но течь она не может никуда.Я эту воду пил. Я молод был.Была такая жажда у меня!Она сама приказывала: пей!Ты не глупей и не умней других.Скрипел песок на молодых зубах,и на губах откладывался ил,но я сквозь марлю воду не цедил,я чистой находил ее и так.В ней плавал неба синего кусок.Он был высок. Он только узок был.Я честно пил. Немалый срок прошелвсе на зубах моих песок скрипит.
«Стало многое изменяться…»
Стало многое изменяться —видно, было, что изменять.Стали многие извиняться,не привыкшие извинять.Люди сразу и подобрели,Обретая свои права,распрямляются,как в апрелеоживающаятрава.Стали меркой иною мерить,без опаски вступают в спор.Стали больше поэтам верить,чего не было до сих пор.И глазами глядят другимина открывшееся вокруг —были маленькими такими,великанами стали вдруг.Распаляются, как вулканы,выражают мненья свои…Ах вы, грозные великаны!Ах вы, маленькие мои!