Черно-белое кино
Шрифт:
Гостья встала.
— Здравствуйте, Александра Сергеевна.
— Женя, — ровным голосом сказала бабушка Саша, — я не разрешаю принимать в моей комнате врагов народа.
— Мама!..
— Женя, оставим пререкания.
Учился я плохо, хотя папа вовсю дрессировал меня по математике, физике и даже химии. Тетя Зоя предлагала маме Томе отдать меня в колонию ученика Макаренко, о которой ее подруга по ИФЛИ Фрида Вигдорова написала замечательную книгу «Дорога в жизнь». Я тоже умолял маму отдать меня в эту удивительную колонию, но она не решилась.
С папой Женей и дядей Толей-милиционером мы ходили в зоопарк. При входе в просторной клетке сидела небольшая
Потом я кормил слона теплыми бубликами, предварительно объедая гнутые поджаристые корочки. В мутной воде плавал желтый белый медведь. Дальше — по клетке метались волки. У них были страшные глаза, казалось, им тяжелее всех превозмогать неволю. Потом мы шли в планетарий. После жаркого солнечного дня — завораживающая бездонная чернота звездного холодного неба. Дядя Толя звал папу Женю Евгешей.
А под конец воскресенья отправлялись в Староконюшенный к родне пить чай. За огромным круглым столом под абажуром, заставленным вазочками с разноцветным вареньем, серебряными сахарницей, конфетницей и молочником, сидели многочисленные старушки в кружевных воротничках. Они шелестели о своем, не совсем мне понятном. Их родственные пересуды были неизменно доброжелательны. После переполненного событиями дня я в этой Христовой пазухе начинал засыпать.
Папа Женя коммунистов не чтил, но личной обиды на них в семье не было — сидел три года только один дальний родственник за анекдот, — и в партию папа Женя вступил по просьбе бабушки Саши, походя. Преференций от партии никаких не возымел.
На Новый, 2000-й год папа Женя прибыл в длинном кожаном пальто с енотовой подпушкой и в роскошной собольей тиаре. О происхождении умопомрачительной обновы умолчал. Бессмысленное подвирание папы Жени — «на всякий случай» — всю жизнь бесило маму Тому и было одной из причин их развода; отваживало и меня.
Откуда у него боярский прикид, я догадывался, не иначе — от дорогого покойника, дяди Левы, не одолевшего старость, случайную смерть молодой жены и победу демократов в 93-м. У него долго не отвечал телефон, папа Женя вызвал меня. Дядя Лева мирно спал на спине в костюме с галстуком. На груди у него работал приемник — бомбили Белый дом, который был виден из окна: взрывы по радио опаздывали от живой картины.
На столе — записка: «Я прекращаю жизнь при помощи снотворного по собственной воле. Распоряжение имуществом оставляю своему двоюродному брату Жене Беркенгейму. Женька, дорогой, будь здоров. Лева».
Я рвался смотреть танки, но отец не хотел меня отпускать, говоря, что боится покойников. Я знал, что это ложь: усопших папа Женя чтил без страха и упрека. Но он все-таки принудил меня к послушанию, выделив из наследственной массы весь эксклюзивный алкоголь дяди Левы, старинные графинчики и полуметровую кипу непочатых колготок — для жены.
Дядя Лева был семейным раритетом: на фото, мальчиком, стоял возле американского трактора; на плечо ему положил руку Ленин, а с трибуны выступал отец дяди Левы, которого в 30-х расстреляли. Дядя Лева, седой барин-еврей в шевиотовом пиджаке, работал референтом министра по цветным металлам. Он смешил меня письмами в стройбат: «Сержик, я в Замбии. Здесь одна половина населения добывает
В ожидании новогодних гостей папа Женя прошелся по квартире, вступил на весы — остался доволен: «Пока вес выносимый». Я вышел проверить почтовый ящик. Окольными путями — через издательство — пришло письмо.
Здравствуйте уважаемый Сергей Каледин. Меня зовут Максим Голиков. Я прочитал ваш рассказ про стройбат, мне понравилось. Мой брат тоже служил в дисциплинарном батальоне в Совгавани. Я отбываю наказание на Можайке за драку. Сначала я был злой на суд, потом раскаялся, я виноват. И брат тоже сидит по ошибке в Соликамске. Моего отца убили в тюрьме. У брата открылся большой таберкулез, он может скоро умереть. У него нет достойного лечения. У мамы рак, но она ездиет к брату и всю дорогу плачет. Очень прошу вас достать медвежье сало для таберкулеза…
Папа Женя поморщился:
— Не связывайся, сынок, с бандитами…
А на исходе зимы вдруг позвонил:
— Достал медвежье сало, в морозильник не лезет. Забери.
— Где взял? На охоту ходил?..
Но папа Женя, как всегда, уклонился от ответа.
К тому времени мне расхотелось писать, я маялся от безделья.
— Иди в школу, — сказала мама Тома. — Лучше — в ПТУ. Расскажешь что-нибудь детям. Иначе — сопьешься.
Пошел в школу, из которой меня когда-то выгнали, но оказался не нужен. Я приоделся, надушился, нацепил перстень для солидности — и в ПТУ, где девочки учились на швей. Там предположили нехорошее.
— Бесплатно! — орал я. — За так!..
Директриса пригрозила милицией.
— Ну, тогда в тюрьму тебе дорога, — вынесла вердикт моя подруга Люся Улицкая.
Окончательно решил вопрос Достоевский, которого я тогда перечитывал.
Бабушка Саша (вторая слева) на фронте, 1914 г.
…Я давно порывался туда, но не удавалось. А тут вдруг и свободное время, и добрые люди, которые… вызвались все показать… Мы… въехали в лес; в этом лесу и колония… Что за прелесть лес зимой, засыпанный снегом; как свежо, какой чистый воздух и как здесь уединенно [3] .
3
Ф. М. Достоевский. Дневник писателя. Колония малолетних преступников.
Я ждал в приемной, а в кабинете начальник Можайской воспитательной колонии полковник Шатохин мучил ребенка: «Кто слезу набил?! Говори кто?!» Пытуемого увели — зареванное малохольное дитя в черной робе, на груди белая нашивка «Коля Сарафанов. 2 отряд».
Полковник Шатохин меня не читал, но смотрел фильм «Смиренное кладбище» — знакомство упростилось. Я достал паспорт и членский билет Союза писателей. Шатохин, прикрывая ладонью блокнот, переписал документы.
— Беда-а… — Он почесал лысину, один глаз у него подергивался тиком. — Новенький. Опустили в СИЗО по ошибке и пометили — «слезку» кольнули. А малец здесь скрыл и ел со всеми. Дознались, негодяи, чуть не убили, если бы не заступник один…