Черно-бурая лиса
Шрифт:
Мне не хотелось выдавать секрета. Не зная, что ответить, я заморгал, и от тепла у меня сразу же слиплись заиндевевшие ресницы. И у Коли слиплись. Мы вошли в класс, растирая пальцами льдинки на ресницах.
Коля заложил дверь стулом.
— Ну, ты чего? — спросил я, раздеваясь.
— А ты? — упрямо сказал Коля.
Я решил не терять времени.
— Хочу здесь учить уроки. Дома скучно. Всё отвлекает. Ты же знаешь, что у меня большое воображение. Терпения только нет.
Коля разделся и вздохнул:
— Терпение-то у меня есть. А
Он уныло встал у окна.
— Географию хоть вызубрить можно. А историю — никак. Ничего не могу запомнить. Лучше бы у меня терпения не было.
Коля ещё раз вздохнул.
Я сказал:
— Это ерунда. У меня вся история как на ладони. Я отвечаю, а сам всё вижу. Воображаю. Понимаешь? Только вот когда пишем диктант, я больше всех делаю ошибок. Помнишь, Игорь Павлович диктовал: «Когда наступает осень, журавли улетают в тёплые страны!» Он диктует, а я вижу: журавли летят и курлыкают, листья падают тихо, мы их во дворе собираем и жжём и руки греем у костра. Журавли далеко-далеко… Маленький клинышек… Летят над Нилом… Пирамиды всякие… И я думаю: «Скорей бы древнюю историю начали…» И столько ошибок делаю, что не успеваю исправлять: В общем, мне бы твоё терпение…
Коля посмотрел на меня с завистью и сказал:
— Давай я поучу тебя терпению, а ты за это поучишь меня воображению. Хочешь?
Я сказал:
— Воображение — ерунда. Терпение! Вот трудная штука. Я-то тебя в один миг научу. Для начала представь, что ты не Коля Грачиков, а учитель Игорь Павлович.
— Что ты? — Коля замахал руками. — Разве я смогу?
— Представь! Ты входишь в класс. Должен быть диктант. Я рисую клеточки для морского боя. Что говорит Игорь Павлович? Представляй! А то учить не буду.
Коля, вспотев от напряжения, смотрел на меня ошалевшими глазами. Потом тихо и смущённо сказал:
— Рыжиков… Вова… Ты чем занимаешься?
Я рассмеялся и поправил Колю:
— Не «ты», а «вы». И говорит Игорь Павлович смелей. Он же не боится меня. Это я его боюсь.
Коля сказал:
— Не перебивай… а то не буду воображать.
Я раскрыл тетрадь. Коля взял мой учебник и начал диктовать. Изредка он прерывал диктовку:
— Не смотри в потолок. Там нет самолёта… Забудь про «Кавказского пленника»… Вглядись в слово… Вспомни грамматику. Думаешь, мне не известно, почему ты её плохо знаешь? Ты с утра до вечера бродишь по выставке ремесленников. Без моей записки тебя туда больше не пустят.
Вдруг за дверью кто-то засмеялся, но я подумал, что мне это показалось. После слов Коли я даже привстал от неожиданности:
— Ты что! Так не годится. Ты воображай, как Игорь Павлович. Он же не знает, что я хожу на выставку. Давай по правилам!
Коля вскипел:
— Я всё знаю! Ты возишься с приёмником и целыми днями катаешься на коньках. Безобразие! О чём думают твои родители?!
После этих слов я тоже вскипел и вылез из-за парты:
— Ну-у-у! Ты моих родителей не тронь! Не тронь родителей, а то подерёмся!
Глаза
— Ты как разговариваешь? Ты с кем хочешь подраться? Ну хорошо! На педсовете поговорим. Выйди из класса!.. Ладно, не выходи. Давай писать дальше. Скоро уже конец. Сядь на место, будь внимателен.
Я снова сел за парту.
— Пиши! — крикнул Коля, стукнув меня учебником по голове.
Я хотел броситься на него, но он сказал:
— Прости, пожалуйста… Это верно, Игорь Павлович тебя бы не стукнул.
Коля снова диктовал, а я писал и яростно думал: «Ничего, подожди… Потом моя очередь быть учителем… Я тебе покажу, что такое история…»
Коля опять крикнул:
— Последнюю фразу напиши ещё раз! Не будешь зевать. Кстати, мне известно, почему ты завалил контрольную.
Я удивился, потому что сам этого не знал.
— Ты днём катался с горки в футляре от Славкиной виолончели, а вечером взял у Копёнкина «Огонёк» за прошлый год. Вот! Пиши!
Я писал, повторяя про себя: «Назло напишу без ошибок… Назло напишу без ошибок…»
Когда прозвенел звонок, Коля сказал:
— Проверь, Рыжиков!
Я проверил диктант и удивлённо свистнул: всего две ошибки, и то в последней фразе!
Я выбежал из-за парты, радостно потирая руки.
— Значит, и у меня есть воображение? — сказал Коля.
Я толкнул его:
— Больше, чем нужно! Ты притворялся. «Без записки… не пустят…» Садитесь, Грачиков! Теперь я учитель. Понятно?
Коля сел за парту, а я за стол. Потом, подражая Игорю Павловичу, я протёр воображаемые очки и, близоруко прищурясь, сказал:
— Гм… гм… Кого же я вызову первым? Рыжикова? Нет, Рыжиков знает историю назубок. Итак, Грачиков!
Коля нерешительно вышел к доске.
— Расскажите нам, Грачиков, про Ледовое побоище. Говорят, вы большой специалист по крестоносцам.
Коля покраснел и начал, запинаясь:
— Они… наши… подрались… с этими… а лёд тронулся. И потом… положило начало освобождению…
— Садитесь, Грачиков! Двойка.
— Но я же ещё не ответил, — возразил Коля.
Я ничего не хотел слышать.
— Садитесь! Двойка! Воображения нет у вас! Ай-ай!.. По такому интересному предмету… Но мне известно почему!
— Откуда тебе известно? — спросил Коля.
И тут я разошёлся:
— Садитесь! Не ты, а вы! Что? Съел? Ты сам мне рассказывал. Я знаю, в чём дело! Почему вас тётка в кино не пускала? А? Когда мы «Александра Невского» смотрели — раз. «Чапаева» — два. «Капитана «Старой черепахи» — три. «Глинку» — четыре. «Суворова» — пять. Мне всё известно! Ваша тётка говорит: «В кино можно гриппом заразиться!»
Коля умоляюще зашептал:
— Ой, не нужно… Меня же класс засмеёт!
Но я быстро и неумолимо продолжал:
— Ага! Не нужно! Эх вы, Грачиков! Пионер называется! Тётку испугались! Вот почему у вас воображения нет. Мы это дело распутаем на сборе отряда! Вот! То ли дело Рыжиков! Ну-ка расскажи нам про Чапаева, Рыжиков!