Чернобыль
Шрифт:
– организованными и неорганизованными, в поездах, самолетах, автобусах и "Жигулях". На запад, юг и восток двинулись огромные колонны легковых автомобилей с пожитками на крышах. Ехали родители, вывозя детишек, дедушек и бабушек, ехали к родственникам и знакомым, а многие - куда глаза глядят, лишь бы подальше от радиации.
В сообщениях печати тех дней подчеркивалось, что Киев и Киевская область живут нормальной жизнью. Да, люди не дрогнули перед бедой, люди боролись с аварией и ее последствиями - и внешний облик города мало в чем изменился, и внутренняя, самая жизнестойкая сущность его сохранилась, ибо в нем нормально работали предприятия, транспорт, магазины, институты, учреждения, функционировала (правда, с небольшими перебоями) связь, выходили газеты.
…Казалось в те дни, что никогда так много не встречалось в городе красивых девушек, что не было столь чарующей весны в его истории. Никогда не забуду, как, возвратившись из Чернобыля, я попал в вечерние сумерки, спускавшиеся на Киев. Все было такое привычное: над станцией метро "Левобережная" темнел силуэт недостроенного гостиничного небоскреба. Напротив, на стоянке, поблескивали крышами легковые автомобили - словно стая разноцветных рыб прибилась на ночевку к этим песчаным землям. Поезд метро стремительно приблизился к мосту, чтобы нырнуть в толщу киевских гор и прогрохотать к Крещатику. Днепр под метро-мостом распирало от половодья, его уходящие во мглу просторы были по-гоголевски огромны и патетичны. На набережной целовались влюбленные парочки, усталые люди возвращались в свои дома - и все эти простые, обычно не трогающие нас картины жизни многомиллионного города вдруг потрясли меня до глубины души, словно пришло озарение, понимание какого-то очень важного сдвига, происшедшего в сознании за последние дни. Этот мирный вечер показался мне пронзительно прекрасным, будто я навсегда прощался с весной, с городом и с самой жизнью.
В тревожном свете аварии, что стряслась совсем недалеко - всего в двух с половиною часах ходу на автомобиле, - в дни, когда было обострено до предела чувство опасности. Потом это прошло.
Днепр, горы, дома и люди - все обыденное казалось мне тогда необычным, словно сошедшим с экрана научно-фантастического фильма. Особенно часто в те дни вспоминался фильм Стенли Крамера "На последнем берегу" - о том, как после третьей, и последней, в истории человечества атомной войны Австралия обреченно ожидает прихода радиоактивного облака. Самым странным и неправдоподобным в фильме казалось то, что в критической ситуации люди живут как и прежде, не изменяя своим привычкам, сохраняя внешнее спокойствие, существуя словно бы по инерции. Оказалось, что это - правда. Привычки у киевлян остались прежние.
Однако патриархальный, древний город с его золотыми куполами соборов, хранящих память веков, за каких-то полмесяца всего преобразился непостижимо, прочно соединившись с обликом новой атомной эпохи. Из звонкой метафоры, всуе повторяемой до аварии, это словосочетание ("атомная эпоха") превратилось в суровую действительность: слова "дозиметрический контроль", "радиация", "дезактивация", все эти "миллирентгены", "бэры", "рады", "греи" и "зиверты" прочно вошли в лексикон киевлян, а фигура человека в комбинезоне, с респиратором на лице и счетчиком Гейгера в руках замелькала всюду, стала привычной, равно как и скопища автомобилей перед въездами в Киев: на всех КП был введен дозиметрический контроль машин.
На киевских рынках с прилавков исчезло молоко и молочные продукты, запрещены были к продаже салат, щавель, шпинат. Другие дары украинской земли - редиска и клубника, молодая картошка и лук - подвергались дозиметрическому контролю. "Та ий-богу, нэмае той радиации", - божились крестьянки на Бессарабке, продавая клубнику по баснословно дешевым ценам. Но мало кто ее брал.
И, как это всегда бывает, непонятную жизнь взрослых стали копировать дети. И вот на Русановке мне уже довелось увидеть, как дети с палочкой в руках бегают по кустам, словно дозиметром измеряя фон. Играют в радиацию. А одна девочка, закутавшись в простыню, ходила по подъезду дома и, сделав "страшные" глаза, говорила загробным голосом: "У-у, я радиация, прячьтесь все от меня. Я злая и страшная…"
"В Киеве - деловая, рабочая обстановка", - утверждали газеты, радио и телевидение, и это была правда. Древний Киев сохранил свое лицо, свое достоинство и перед самим собой, и перед нашей страной, перед всем миром - это неоднократно подчеркивали с удивлением и уважением гости столицы Украины. Это так.
Но существовал в те дни и другой Киев, упрятанный от посторонних взглядов, не привлекший внимания газет и телевидения, и не упомянуть о нем значило бы утаить часть правды, исказить сложный образ событий. Был город возбужденных толп перед билетными кассами железной дороги и Аэрофлота. Были дни, когда трудно было попасть на вокзал даже тем, у кого уже имелись билеты, - приходилось вмешиваться милиции. В четырехместных купе выезжали по восемь-десять человек; за билет в Москву стоимостью пятнадцать рублей спекулянты требовали до ста рублей. Чуть ли не до слез меня тогда растрогал, хотя я и не очень сентиментален, кандидат медицинских наук, старший научный сотрудник Киевского института проблем онкологии Евгений Львович Иерусалимский, человек, с которым мы познакомились всего за три дня до всей этой истории. Он пришел ко мне и предложил билет на Москву для дочери. И пусть билет не понадобился, - в те дни такое предложение было знаком самой верной дружбы… В те дни, как и во время войны, мгновенно изменился ряд привычных представлений. Особую значительность и ценность вновь приобрели такие вечные понятия, как верность, порядочность, долг. Во многих киевских квартирах раздавались в мае телефонные звонки из разных городов Советского Союза. Звонили друзья, родственники, знакомые - приглашали в гости. Но были и такие, что не звонили, хотя, казалось, по всем дочернобыльским законам дружбы обязаны были бы это сделать.
Я долго - целый месяц - ждал звонка из Москвы от одного человека, которого считал истинным другом, который подолгу, бывало, гостил у меня. Не дождался. Но зато совершенно неожиданно позвонил из Баку армянский писатель Геворг Михайлович Агаджанян, живущий в столице Азербайджана, с которым один только раз в жизни я случайно встречался в Киеве, - он предложил прислать к нему дочь на лето…
Много странных и неожиданных вещей пришлось познать в те дни. Как вы думаете, за чем выстроились очереди в начале мая в универмаге? За финскими костюмами, западногерманскими туфлями "Саламандер" или югославскими дубленками? Нет. За чемоданами и сумками.
Киевские квартиры в те дни буквально вспухали от разговоров и слухов, от споров и пересудов, от домыслов и реальных фактов. Принимались и отменялись немедленно решения, выдвигались фантастические проекты, пересказывались анекдоты и правдивые истории. По городу ходили упорные разговоры о черных "Волгах", подъезжающих к привокзальной площади, о длинных очередях за авиабилетами в кассах, расположенных в некоторых наиболее приметных зданиях столицы…
Да, паники в Киеве не было. Но существовала огромная тревога за здоровье и детей, и взрослых - и к этому беспокойству тоже стоило прислушаться.
Всем памятны фотографии разрушенного реактора, облетевшие нашу прессу. Разломы стен и перекрытий, завалы, обломки у основания реактора. Даже люди, ничего не понимающие в атомной энергетике, были потрясены противоестественным видом реактора. Специалистам же было ясно, что произошло нечто беспрецедентное по своим масштабам.
Из доклада Советского Союза, представленного во Всемирную Метеорологическую Организацию:
"В результате аварии значительное количество радионуклидов, накопившихся в реакторе за время его работы, вышло за пределы станции.
В момент аварии образовалось облако, сформировавшее затем радиоактивный след на местности в западном и северном направлениях в соответствии с метеорологическими условиями переноса воздушных масс. В дальнейшем из зоны аварии в течение длительного времени продолжала истекать струя газообразных, летучих и аэрозольных продуктов. Наиболее мощная струя наблюдалась в течение первых 2-3 суток после аварии в северном направлении, где уровни радиации 27 апреля достигали 1000 миллирентген/час, а 28 апреля