Чернобыль

Щербак Юрий Николаевич

Спасибо милиции, они за нас заботились. Приезжали, смотрели - где там наши бабки? И снег разгребали, когда большие заносы были. Они нас не выгоняли. Поговорят, поговорят, что нельзя - а мы их послушаем. Куда они нас повезут?

Сегодня уже в селе живет сто двадцать человек. Восемьдесят дворов заселено. Не только пенсионеры, есть те, кто работает в Чернобыле. Но детей сюда не везут".

Олена Кондратьевна Бондарь:

"Я на пенсии уже два года. Муж тоже на пенсии. Дети - один в Киеве, в Академии наук работает, второй был в Чернобыле. Дети в прошлом году сюда нас не пускали, невестка прямо гвалт! А я говорю: "Да у вас в Киеве больше той радиации, чем у нас. Приезжал один милиционер, мерял, говорил, что у него в Киеве на подушке больше, чем у нас здесь". В этом году сын молчал. Ничего не сказал. Я ему говорю: "Сынок, как хочешь, я иду домой, потому что тут я умру".

Я жила в Барышевском районе, отдельная хата. Но там ничего не растет. Одна осина в огородах. Они не знают, что такое яблоко. Разве что поедут в Киев и купят. А здесь я картошки напахала, четыреста тыкв вырастила, мешок зерна - уже и продала, лук есть, и морковь, и свекла, и огурцы - все есть. И помидоры, и груши.

Врачи были у нас, кровь брали. Я думала, что эта радиация на пользу человеку. Кто там был болен, в эвакуации, здесь все здоровы. А там много наших умерло - душ восемнадцать. Старики все - позамерзали, простудились. Почти всех их здесь и похоронили.

Церковь закрыта. Говорят, что на Илью много чернобыльцев приехало. Вокруг церкви собрались люди… Батюшки не было, а людей много. Сами молились богу. Это такая наша жизнь.

Все хотят домой. И никуда мы отсюда не выселимся. Ни за что. А если кто-то нас будет отсюда забирать - мы будем хаты жечь и сами будем гореть. Или - вон рядом речка: возьмемся за руки и так прямо в речку бросимся. Если нас будут трогать нахально.

Возвращались сюда на машинах. И поросенка привезли, и кур. Коров люди держат. Кто пьет молоко, кто поросятам отдает".

Хима Мироновна Урупа:

"Ой, коровы, коровы… Горе одно. Вы знаете, откуда люди коров взяли? Из Черной зоны. Не купили корову, а просто поймали. Черная зона - это десятикилометровая. А наша считается Зеленая зона. Черная зона за проволокой - от нас в шести километрах… Люди рассказывали, что в Черной зоне две коровы ходят. И двое теляток. "Заберите, - говорят люди, - жалко". Когда коров вывозили, видать, выпрыгнули из машины. И полтора года жили сами в Зоне.

Вот эту картину можно перенести?

Коровы были тельные, когда спрыгнули с машины, они растелились. И та, и та с теленком. Перезимовали и ходили. Разве можно на это спокойно смотреть? (Плачет.) И одна корова у меня. Она стоит у меня в сарае, я ей сено даю, свеклу, тыкву. Молоко у нее есть, но я не пью. А теленка уже нет. Волки съели. Сейчас здесь много волков появилось. Двух коней разорвали… И лисицы есть. Говорят люди, что в Старых Копачах еще одна корова ходит, килограммов девятьсот весу в ней, вымя такое большое. Они уже зверями стали. Люди из того села ходили и просили, чтоб кто-то забрал ту корову. Она идет к людям и руки всем лижет. А люди боятся… Уже зима наступает. Что будет с тем бедным скотом?"

Алексей Федотович Коваленко:

"Я здесь зимовал. Мне восемьдесят лет, я радиации не боюсь. Воевал. Был на финской, потом на польской, потом на Алтай и оттуда - на Отечественную. Пять лет отбыл. Закончил войну в Праге. Имею медали, орден. Жена была в эвакуации, а я здесь. Потом весной привез жену. Здесь лучше. У меня зимой света не было - я милиции сказал. Они позвонили в Чернобыль, приехали оттуда и провели электричество.

Живем очень хорошо. Земли сколько хочешь - хоть пять гектаров бери. Только нечем пахать. Власти никакой. Белорусы берут наши совхозные угодья. Здесь Белоруссия в семи километрах от нас. Так они под самым моим домом выкосили сено и вывезли к себе. Из Белоруссии приезжали машиной закупать картошку. Потом возят ее в Москву, Ленинград. По двадцать копеек платят за килограмм. Как можно понять - что это такое?

В милиции тоже меряют эту "радиацию". Там один милиционер со мной ходил. Меряет, меряет - нет… нет… есть! И до черта есть! Ну, я взял лопату, срезал радиус метровый.

Потом взяли воду из колодца и давай лить. Они меряют - нет! И куда ОНО улетело? В воздух? Или в землю?"

После этих разговоров мы ехали молча. Слов никаких не было. Может, слезы в глазах… На земле уже явственно проступали признаки запустения: кустисто росла самосеяная пшеница, бурьяны подступали к самой дороге, запущенной сверх всякой меры, заглушали дворы сельских школ. Леса, подернутые осенней дымкой, были угрюмы, села - вымерли. В одном селе увидели роскошный двухэтажный дом. Белым газовым шлейфом выхваченная из открытого окна развевалась по ветру кружевная занавеска. Милиционеры, ехавшие с нами, рассказали, что хату эту, в которой только бы жить да жить да детей рожать и добро наживать, построил перед самой аварией молодой механизатор. Три года работал не покладая рук, сам выкладывал по кирпичику… Потом Украина внезапно закончилась. Началась Белоруссия, о чем извещала едва заметная, замшелая, засыпанная пылью табличка.

Белоруссия - сестра Украины, многострадальная и героическая, простодушная и работящая. Авария в Чернобыле жестоко прошлась и по белорусским пескам, лесам, болотам (там, где радионуклиды, труднее всего очистить). И только совесть и мужество Алеся Адамовича, его взволнованный голос заставили местные власти взглянуть в лицо беспощадной правде, признать тот факт, что радиоактивный факел опалил и Белоруссию.

…Через полчаса мы катили по короткому заасфальтированному отрезку улицы, ведущей в центр белорусского села Гдань (если помните, именно сюда советовал мне поехать Аким Михайлович Старохатний).

Село это, между прочим, находится в 30-километровой зоне.

В отличие от украинских сел, здесь кипела жизнь. Мы зашли в местную школу, дивясь звонким ребячьим голосам. Ведь никто же вроде бы не отменял режима Зоны, такими строгостями обставленного с украинской стороны.

Василий Михайлович Самойленко, завуч школы имени Героя Советского Союза П. И. Шпетного, деревня Гдень Брагинского района Гомельской области:

"Нас выселили 4-го мая. А некоторые деревни выселили лишь в конце мая. Выселение организованно проходило - раз надо, так надо. А вот возвращение, заселение деревни проходило, как говорится, по-партизански.

Нас сначала вывезли в деревню возле Брагина, но потом оказалось, что мы из лучшей зоны попали в худшую. Нам сел настроили. Но конкретно никуда не определили. В конце августа мы еще толком не знали - где будем. Я интересовался - мне же работать надо с 1-го сентября. В Гомеле и в облоно, и в облисполкоме бывали. Нам говорили, что пробы все чистые. А еще раньше в то село, в котором мы временно жили, приезжало к нам руководство республиканское, они заявили, что скоро возвращение назад. Приезжали Таразевич - председатель Президиума Верховного Совета БССР, Камай - первый секретарь Гомельского обкома.