Чернобыль
Шрифт:
Третье. Рискованно возражать руководителю высокого ранга. Не нравятся строптивые, как правило. Не возражают безграмотным начальникам, молчат и согласно кивают грамотным начальникам.
Потому что живет в наших душах холопская исполнительность, желание расшибить лоб на виду у начальства. А там, глядишь, и заметят твое усердие. А если еще и со знаниями слабовато?.. Тут уже не до аргументированных возражений, и без этого есть грешки в работе.
Я не работал на БЩУ и не знаю - каким был бы СИУРом, но уверен, что эти три основные момента в разной степени влияли и на меня тоже.
Не очень приятно говорить об этом, но нет у меня полной уверенности, что я не мог бы повторить ошибки ребят с блочного щита управления блока N4 26 апреля 1986 года. Я тоже мог оказаться на их месте".
Теперь выслушаем мнение такого авторитетного эксперта, расследовавшего причины аварии, как Валентин Александрович Жильцов.
"Авария на ЧАЭС показала, насколько надо быть компетентным, щепетильным в вопросах атомной энергетики. Здесь нет мелочей. Здесь нужно все проверять и перепроверять. Я часто вспоминаю слова одного из своих учителей сподвижника И. В. Курчатова: "С ядерным реактором надо обращаться на "вы", он ошибок не прощает; аварии происходят тогда, когда об этом забывают…" Огромную роль играет квалификация персонала. Взять хотя бы СИУРа Л. Топтунова. Сейчас совершенно определенно установлено, что в момент перехода с ЛАРов (локальных автоматических регуляторов) на АРы (автоматические регуляторы) произошло падение мощности реактора. Мощность "потерял" Топтунов - она была провалена до нуля. Однако, положа руку на сердце, я бы не обвинял в этом Топтунова. Его вины в том нет. Есть недостаток опыта, квалификации. В сложном переходном процессе, который в этот момент происходил, даже квалифицированному СИУРу было бы трудно скомпенсировать аппарат Режим аппарата в той ситуации очень нестабилен. Собственно, вся цепь несчастий началась именно с той злополучной потери мощности реактора. Чтобы стать квалифицированным СИУРом, надо пройти через переходные процессы, познать их. А их, судя по тому короткому времени, в течение которого Л. Топтунов работал на 4-м блоке, практически не было. Тренажера на ЧАЭС тоже не было. Ему негде было научиться. Если бы Топтунов прошел через такой переходный процесс поднятия и снижения мощности реактора, понял бы его динамику, - он бы, на мой взгляд, справился. Потому что и раньше на реакторе были подобные ситуации. За это Топтунова осуждать нельзя, можно только сочувствовать.
Но вот все, что связано с поднятием мощности после ее "провала",
– это уже явно неправильные действия. Потому что был очень мал оперативный запас реактивности. Это означает, что в реакторе осталось только несколько стержней, полностью или частично введенных в активную зону для коррекции распределения поля энерговыделения по объему. Все остальные были извлечены. В таких условиях поднять мощность очень трудно, и тем более сложно управлять распределением нейтронного поля.
– Валентин Александрович, кто давал приказ о поднятии мощности?
– Дятлов. Они хотели провести испытания любой ценой.
– А если бы СУИР Топтунов отказался поднимать мощность? Он имел на это право?
– Имел. Он мог нажать кнопку АЗ-5 и остановить реактор. Как раз Регламент этого и требовал. Реактор прошел бы "йодную яму" в течение суток
– и все.
– А начальник смены блока Акимов мог это сделать?
– Да. И Акимов мог это сделать.
– Валентин Александрович, это очень больной - особенно для родных и близких погибших - вопрос: если бы Топтунов и Акимов остались в живых, они были бы на скамье подсудимых?
– Да. К сожалению, были бы. Если бы они заглушили реактор, их бы никто не наказал. Потому что они бы действовали тогда в соответствии с Регламентом. К тому же, как я понял, как поняло большинство моих коллег, на суде игра шла в основном в одни ворота: доказать бесспорную вину эксплуатационного персонала. И, как видно из приговора, это вполне удалось.
С точки зрения закона, может, все и верно: порок наказан… Но полностью ли порок наказан? А как быть с Добродетелью? Торжествует ли она? Вопросы… Вопросы…
Персонал нарушил Технологический регламент - в частности, требование о недопущении снижения оперативного количества стержней, находящихся в активной зоне, ниже 15-ти, хотя при сложившейся ситуации формальное соблюдение Регламента в данной части вовсе не означает полной гарантии безопасности; все зависит от конкретных условий. В то же время я был свидетелем, когда приходилось работать при значительно меньших запасах реактивности, когда осуществляли подъем мощности после кратковременной остановки (особенно после ложного срабатывания A3) и когда требование прохождения "йодной ямы" было необязательным. Но чем это чревато?.. Об этом действительно нигде не упоминалось. Разве только в техническом задании или описании системы управления и защиты реактора в таком ключе: "…оперативный запас необходим для улучшения маневренности при управляемом частичном снижении мощности в режимах АЗ-1 - АЗ-3…" Не гарантирую точность формулировки, но что возможна ядерно-опасная ситуация - об этом действительно нигде никакого намека. Была также нарушена программа испытаний. Как бы плоха она ни была, но мощность реактора в ней была указана не ниже 700-1200 тепловых МГв.
Реактор должен был автоматически глушиться по сигналу "отключение двух турбин". Но одна турбина уже стояла, а на 8-й, на которой проверялся тот злополучный "выбег", была заблокирована защита, так как ее "забыли" разблокировать после окончания вибрационных испытаний. В этом серьезная вина персонала. Поэтому реактор продолжал работать еще почти 30 секунд после отключения турбины, после чего была предпринята попытка заглушить его кнопкой АЗ-5. Сделал это, согласно записи в "Оперативном журнале" СИУР Л. Топтунов. Он же через несколько секунд повернул ключ "снято питание муфт". Об этом мы тоже узнали из записей в журнале (кстати, наиболее честно и аккуратно их вел Л. Топтунов) и из распечаток "черного ящика".
Но в чем персонал прав, так это в том, что они действительно не представляли всех особенностей реактора и его конструктивных недостатков. При снижении запаса реактивности реактор РБМК практически теряет способность управляться, защитные свойства ухудшаются. Более того, возникла та редчайшая ситуация, когда система аварийной защиты (A3) послужила стартовым толчком к разгону реактора. Была бы аварийная защита нормальная - реактор никогда бы не разогнался, каких бы ошибок СИУР Л. Топтунов ни наделал. Ибо тормозная педаль должна тормозить, а не разгонять автомобиль.
Если еще говорить о смягчающих вину обстоятельствах, то испытания должна была проводить не смена Акимова и Топ тунова, а предыдущая смена - Казачкова или Трегуба. Те смены лучше изучили программу, они были готовы к испытаниям морально. Но вы знаете, что днем диспетчер Киевэнерго попросил продержать блок на мощности до вечера. Начальник смены станции Рогожкин мог отказаться сделать это. Он мог заявить, что реактор сейчас работает в переходном режиме и АЭС не может выполнить требование Киевэнерго. Но оказалось, что Рогожкин с этой программой даже не был знаком. Так он нам заявил, когда мы его вызывали и спрашивали. Знаете, Юрий Николаевич, у меня даже язык отнялся, когда я это услышал… я не знал, что спросить… Он сидел на ЦЩУ - центральном щите управления - и обязан был знать, что творится на блоке.
Это что касается "человеческого фактора".
Но есть еще и "технический фактор". И об этом надо тоже говорить откровенно. Ведь мы досконально разобрались во всем, что произошло в реакторе, только благодаря наличию мощной вычислительной техники, которой мы сейчас располагаем. Но на уровне того времени, когда создавался реактор РБМК-1000, разработчики не располагали такими мощными ЭВМ, трехмерными программами и надежной системой констант, которые позволили бы создать полную математическую модель реактора и "проигрывать" на ней все возможные и невозможные ситуации и находить оптимальные решения по их преодолению. Поэтому до аварии на четвертом блоке ЧАЭС многое оставалось непознанным, конструктивные недостатки - неустраненными.