Чернобыль
Шрифт:
Приехали на станцию, встретил меня Брюханов. Первое, что мне сказал Брюханов: "Вскрывай бункер". У нас на случай аварии в убежище размещено управление гражданской обороной: это - специально оборудованное помещение со всеми системами жизнеобеспечения.
Этот бункер находится под охраной, потому что там вся связь. Я сразу побежал в караульное помещение, взял ключи, расписался, что убежище вскрыл, и побежал в убежище, тут же вскрыл его.
– Раз Брюханов сказал уйти в убежище, значит, понимал, что произошло что-то серьезное?
– Безусловно, понимал. Когда радиационная авария, по инструкции надо идти в убежище. Все четко и ясно.
Мы пошли в убежище. И так как
Потом, когда начали анализировать это явление, когда раскинули мозгами, пришли к выводу, что это скорее всего были радиоактивные благородные газы. И когда я доложил Брюханову, что так и так, уровень 30 миллирентген в час, он, очень умный и толковый инженер, сразу же сказал: "Включай фильтр-вентиляцию".
Кстати, директор первый сказал: "Неси сюда планы гражданской обороны по защите персонала и населения". Но так как планы находятся в Первом отделе, они секретные, мы переругались с начальником Первого отдела Игорем Никифоровичем Ракитиным - кому нести. В конце концов он их принес. Я принес их директору, он говорит: "Хорошо". Смотреть не стал.
Следующий мой шаг: я беру дозиметрический прибор и выхожу за пределы станции.
У нас есть такое понятие: если случилась радиационная авария, но она не выходит за периметры станции, то это называется "местная авария", "локальная авария" - и ее не надо нигде объявлять. Но если уровень радиации превысил естественный уровень за пределами площадки, или, как мы говорим, за пределами забора, то тогда необходимо оповещать различные инстанции согласно спискам…
Я только вышел за пределы промплощадки, смотрю - 150 миллирентген в час. Это было на автобусной площадке, невдалеке от АБК-1. Я пришел и доложил директору: "Виктор Петрович, надо оповещать".
– "Подожди, надо разобраться". Это было примерно в 2. 30 ночи.
Ну ладно. Беру прибор. А мои подчиненные уже тут: Василий Дмитриевич Соловей, инженер по гражданской обороне, и Яков Лазаревич Сушко, старший инженер. Я вместе с Сушко поехал на своей машине по периметру станции, вокруг нее. Получилось так, что уровень радиации все увеличивался, увеличивался, и возле трансформаторных будок стал 20, 30, 40, 50-100 рентген в час! Чем ближе к четвертому блоку, тем выше. Наконец, прибор показывает 200 рентген в час и зашкаливает.
Я думал: ладно, может быть, проскочу двести рентген. Но потом вижу: стрелка прыгает сразу же в зашкал, чувствуется, что там огромные поля. Мы остановились. Что делать? Я знаю, что в результате аварии могут быть такие уровни, что сгоришь элементарно. Мы доехали до самого выброса. Был виден темный след графита.
Мы посмотрели - и вернулись. Я тут понял - все… Я почему-то посчитал, что сразу все это пошло на Припять - еще не сориентировался, что след пошел южнее. Словом, приезжаю к директору и говорю: "В соответствии с планами гражданской обороны надо объявлять населению, что радиационная авария, что надо принимать защитные меры - закрыть форточки, не выходить на улицу".
Директор тут, честно говоря, растерялся. Это было около трех часов ночи. Он спрашивает: "Где служба радиационной безопасности, где Коробейников, где Каплун?" Минимум полчаса их искали. В конце концов Коробейников приезжает. Что-то в четыре - половине пятого утра. Приезжает и говорит: "Так и так, намерял 13 микрорентген в секунду". Это что-то около 50 миллирентген в час. Говорил явную ложь. Он измерял своими приборами. Он вообще-то грамотный человек, кандидат наук, и не мог приехать на станцию, не зафиксировав огромные уровни радиации. С юга минимум сто рентген в час, а с севера - минимум двадцать пять рентген. По-другому нельзя было проехать на станцию. Директор встал и говорит в мой адрес: "Тут некоторые ничего не понимают и сеют панику" . Это все происходило в бункере, причем я докладывал, что зафиксировано двести рентген, в присутствии начальников цехов.
Коробейников доложил, что очень малые уровни радиации, и заявил, что он уже провел экспресс-анализы и что, кроме благородных радиоактивных газов, ничего нет. Это, конечно, правильно, потому что радиоактивных благородных газов очень много и они подавляют все остальное. Но если ты грамотный мужик, ты не должен говорить ерунду. Я, честно говоря, подумал тогда, что, может, ошибся. Мы с Василием Дмитриевичем Соловьем поехали по новой. Брюханов со мной не ездил.
Это было уже что-то в половине шестого, уже начало светать. Я специально тянул резину со вторым выездом, чтобы было светло. Чтобы не ошибиться. Мы поехали и еще раз убедились четко, что двести рентген и зашкаливает. Вернулись, едем в сторону Припяти. Едем, стоит милиционер, останавливает нас. "Куда, чего?" У меня было удостоверение, он пропускает. Смотрю - стоит толпа людей. Люди собирались ехать в Киев, а автобусов нет. Люди пошли пешком, чтобы сесть на попутные машины. Человек 25-30. Я вышел из машины, меряю - там около 200 миллирентген в час на обочине. Подхожу к милиционеру - там около двух рентген в час. Сразу в десять раз больше. Я подумал - что такое? Опять отхожу - падает уровень. Подхожу к людям, буквально на одном перекрестке - пять рентген в час. Очень резкие границы выпадения. Пятнами, еще не было размазано.
Люди стояли за мостом, ближе к границе "Рыжего леса". Я тут понял окончательно и бесповоротно, что скрывать аварию бессмысленно и нельзя. Я говорю людям: "На атомной станции крупная радиационная авария, надо отсюда немедленно уходить". На мост въехали - прибор показывает только 300 миллирентген в час - ни больше ни меньше. Подъезжаем к городу - не изменяются показатели ни у меня, ни у Соловья. Мы двумя приборами меряли. Потом поняли, что машина уже заражена и "фонит". Я понял, что у меня и одежда заражена.
Поехали обратно. Возле КПП на АВК-2 замерили - там было 25 рентген в час. Приехали на АБК-1. И тут уже я четко. Пришел к директору и говорю: "Никакой ошибки тут нет, вот какие уровни радиации. Надо принимать меры, как положено по плану". Директор ни в какую: "Иди отсюда". За всю мою работу с ним это впервые. Всегда он меня слушал, понимал, что я что-то знаю, а здесь он прямо меня отталкивает. "У меня есть Коробейников, иди отсюда".
Я, честно говоря, растерялся. В конце концов, отвечать будем директор и я - я же начальник штаба. Собрались мы в убежище, там у нас был класс по гражданской обороне. Я, Сушко (он секретарь партийной организации), Соловей, Резников - инженер по связи, еще кто-то. Все офицеры запаса, пенсионеры. Я и говорю: "Что делать? Директор не реагирует на обстановку".
Сушко: "Ты обратись к Парашину, секретарю парткома"
Побежал я к Парашину.
Мол, так и так, Сергей Константинович. У директора какое-то затемнение… Парашин потом заявил, что мне не верил. Но тогда он не сказал мне: "Я тебе не верю". Если бы так сказал - я бы его убедил. Но я его понял так, что он на директора тоже не может повлиять. И он сказал: "Иди и убеждай директора сам". Но ведь можно убеждать того, кто слушает. А если человек не слушает ..
Это было как горохом об стенку. Я к директору - он слушать не хочет.