Черное платье на десерт
Шрифт:
Тут уже и я закурила. А Пунш, усевшись в кресло, закинула ногу на ногу и, пуская колечки дыма, начала свой невероятный рассказ о созданной около десяти лет назад банде женщин (ее численность так и осталась для меня тайной), занимавшейся все это время грабежами и убийствами везде, где гастролировала труппа лилипутов Максимова, которая обеспечивала им алиби. В основном это были квартирные кражи, и если кого и убивали, то исключительно для того, чтобы не оставлять свидетелей. Главными исполнителями были Роза и Катя – «вышедшие в тираж артистки», как о них со смехом отозвалась Пунш. А пять лет назад их банду вычислил Юра Лебедев, брат мамы Нади, который, разыскав сестру в Сочи, попытался образумить ее, предлагал деньги и дом в Лазаревском, умоляя, чтобы она прекратила свою преступную
Я внимала ее рассказу и действительно старалась не перебивать, чтобы выслушать все до конца. Хотя вопросы так и рвались наружу.
Пунш жила в Сочи (как и предполагал Варнава), и Полетаева, которая вроде бы являлась ей родственницей, руководила бандой оттуда. Но кое-какие интересы у них были и в С., потому что именно здесь Пунш познакомилась с Варнавой, с Блюмером и Максимовым, да и Лебедев тоже родом из С.
Пунш охотно рассказывала о своих чувствах к Варнаве, но во всех ее словах сквозила какая-то злость, она неоднократно называла его «мерзавцем», «альфонсом», «слепцом»… Если сложить воедино упреки, которые она обрушивала на его голову во время их свары, свидетельницей которой я невольно явилась, то выходило, что Варнава дурно обращался с ней, не давал ей денег и своей тактикой замалчивания тех, казалось бы, естественных вопросов, которые должны были возникнуть у него в связи с появлением в их доме цыгана, да и реальных денег, как бы выражал нежелание что-либо знать о ее делах.
– Быть может, он подозревал, чем ты занимаешься? – осторожно спросила я.
– Да я больше чем уверена, что он все знал с самого начала, потому что, когда я попросила познакомить меня с Савелием, он, конечно же, понял, зачем мне это понадобилось. Безусловно, он подозревал, что я связана с определенным кругом лиц, о которых нельзя говорить вслух, и что деньги, которые мы с ним тратим, жирные и липкие от крови, но чем конкретно я занимаюсь и кому служу, он не мог знать, как не знал этого и Савелий. Савелий и еще некоторые авторитетные люди пытались вычислить, кто надо мной стоит, кто покровительствует, но им ничего не удалось узнать, потому что в С. я была лишь гостьей, я считалась любовницей Варнавы Мещанинова, во всяком случае, до того момента, как сошлась с Савелием и предложила ему дело.
– А кто тебе покровительствовал на самом деле? – спросила я.
– Мама Надя.
Я только пожала плечами: разве можно было в это поверить? Но другого ответа, видимо, для меня уж во всяком случае, НЕ СУЩЕСТВОВАЛО. Оставалось довольствоваться этим.
Когда же я поинтересовалась, зачем было затевать дело с фальшивой доверенностью, при помощи которой Блюмер разорил Варнаву, Пунш спокойно ответила, что это была «лишь маленькая месть скупому Варнавке». И тут же добавила, что Блюмер слишком много знал о ее планах в отношении Князева и его сестры в Москве, а потому, связываясь с ее делами, был заранее обречен. Что же касается Князева – еще одного любовника, который с ее помощью совершил несколько весьма выгодных сделок по продаже меди и героина, – то она убила его после того, как он, не сдержав свое слово, отказался купить Пунш обещанную ей квартиру в центре Москвы, а на часть вырученных от сделки денег купил сестре бриллианты.
– Он что, так любил свою сестру? – спросила я, предполагая, что за бриллиантами могли таиться более сильные чувства, и очень удивилась, услышав ответ:
– Он только ее и любил, но как сестру, это точно. Да и вообще они были словно сиамские близнецы, всегда помогали друг другу, на них было противно смотреть…
Она ревновала, вот в чем было дело.
После того как было затронуто имя Ларисы Васильевой, Пунш рассказала мне обо всех убийствах, расследованием которых занималась непосредственно Смоленская.
Васильеву, по словам Пунш, и вычислять не надо было – она всегда останавливалась в одном и том же доме в Мамедовой Щели. Пунш хватило одного визита к ней, чтобы забрать все ее драгоценности, убить ее, а заодно и подкинуть золотую зажигалку Изольды.
Я спросила, что же такого могла сделать ей Изольда, за что ее так жестоко и грубо подставили, и узнала, что моя тетка, мой домашний и ручной бронтозавр, образчик порядочности, целомудрия и аскетизма, является матерью сидящей передо мной молодой и красивой стервы, руки которой по локоть, а то и выше обагрены кровью убитых ею людей… И что золотая зажигалка и прочие предметы со следами пальцев Изольды, подкинутые на места преступлений, – не что иное, как желание причинить боль и страдания матери, позволившей из страха перед людскими пересудами убить собственного новорожденного ребенка… А в доказательство Пунш швырнула мне в лицо паспорт на имя Виктора Полетаева, женатого на Лебедевой Надежде Петровне – маме Наде, объяснив, что Изольда забеременела от мужа мамы Нади.
Это было уже слишком! Зато после этих слов мне стала понятна сцена переодевания, когда Изольда, находясь под впечатлением внезапно обрушившегося на нее с опозданием в двадцать с лишним лет материнства, поменялась одеждой с новоявленной дочерью-преступницей и позволила ей уйти. Уйти от чего? От наказания?
Слова, сказанные Пунш, словно застревали в воздухе, доносились до меня лишь частично, растворяясь в мощных и глухих ударах пульсирующей в ушах крови… Все это казалось нереальным, рожденным в тяжелых душных снах и несло в себе некую болезненность. Пунш рассказывала мне в подробностях, как мама Надя принимала у перепуганной насмерть Изольды роды; она в красках расписывала все, что происходило на даче, куда они спрятались подальше от глаз людских, от позора, от Нелли, для которой нравственное падение сестры явилось бы оправдательным приговором для своей помеченной грехом жизни.
– Ты хочешь сказать, что все эти годы копила в себе ненависть, чтобы в удобный момент отомстить Изольде? – все еще не могла поверить я. – Ты все это время желала ей смерти?
– Я могла бы сделать это и раньше, – Пунш ушла от прямого ответа, – но в этом не было необходимости. А теперь, когда мне предстоит уехать отсюда и начать новую жизнь, золотая зажигалка Изольды сослужила мне хорошую службу… Неужели не понятно, что с ее помощью я отвлекла внимание следствия от того, что делали мы… И если в самом начале нам вполне хватало прикрытия лилипуток, то теперь, когда речь идет о таких деньгах, почему бы не воспользоваться более сложной подставкой, тем более что Изольда все равно выкрутится…
– Выкрутится? Да ты с ума сошла! Ты и те, кто за тобой стоит, – а я была уверена, что Пунш действует не одна, – подписали ей смертный приговор! И только идиот не может этого понять! Тем более что у нее…
Я чуть было не проговорилась, что у Изольды нет алиби. Какое совпадение! И кто же это так хорошо поработал, чтобы проинформировать их о том, что моей тетки в мае не было в городе…
– А тебе не приходило в голову, что, если бы не усилия ее друзей, она бы уже давно погибла в тюремной камере? Ты думала об этом?! – возмущенно воскликнула я.
– Я думала о себе, о тебе и о Варнаве.
– Но при чем здесь я?
– Да ты же ни в чем не виновата, ты – моя двоюродная сестра, и мы могли бы взять тебя с собой…
Я в тот момент, когда слышала все это, чувствовала себя приблизительно так же, как там, на адлерском кладбище, куда эта ненормальная возила меня, пугая якобы собственной могилой…
Чтобы прекратить этот тяжелый разговор, я снова вернулась к убийствам Мисропяна, Аскерова, Мухамедьярова, Бокалова и других.
Не объясняя, каким образом были убиты все эти люди, в том числе и Лариса Васильева, Пунш заявила, что главным в ее последнем деле было заитересовать Савелия в покупке большой, но предельно дешевой партии героина. Она даже променяла постель Варнавы на постель Савелия, чтобы наверняка добиться своего – внушить ему, насколько выгодна эта сделка и какую неслыханную сумму в долларах он выручит, если прислушается к ее предложению.