Черное сердце
Шрифт:
Готтшалк посерьезнел.
– Джентльмены; в последнее время мы наблюдаем рост терроризма против Соединенных Штатов в Иране, Западной Германии, Египте и Перу. По мере приближения девяностых эти инциденты становятся все чаще. Мы видим, что чума уже перекинулась из стран третьего мира на Европу. Ею поражены даже наши союзники – Западная Германия, Италия, Франция и Великобритания.
И запомните мои слова: скоро смертоносная бацилла попадет и к нам. Мы должны быть готовы к этому и действовать быстро, решительно и уверенно. Джентльмены, разве мы можем допустить, чтобы
Готтшалк правильно просчитал аудиторию и правильно построил речь, поскольку после этого риторического вопроса вновь зазвучали аплодисменты. Присутствующие улыбались, кивали, пожимали ему руку. Его поздравляли, ему обещали поддержку как и на предстоящем съезде, так и в дальнейшем, в предвыборной кампании.
Эти аплодисменты эхом звучали у него в ушах, даже когда он покинул зал и сел в свой лимузин, направлявшийся в Александрию. Он обернулся, глянул в заднее окно: никогда еще огни Вашингтона не казались ему такими ясными и чистыми, такими многообещающими.
Повинуясь импульсу, он нажал кнопку переговорного устройства и приказал водителю развернуться и везти его домой. Это торжество он должен разделить с женой и с Вашингтоном, округ Колумбия.
Когда они проезжали по Арлингтонскому мосту, Атертон не смог удержаться, чтобы не поприветствовать долгим взглядом монумент Линкольну: в свете прожекторов казалось, что он парит над землей.
Он приказал водителю остановиться и в полном одиночестве – время было уже позднее, – поднялся по отполированным ногами миллионов туристов ступеням к памятнику великого президента.
Потому что сегодня Атертон Готтшалк словно родился заново и словно впервые увидел огромную скульптуру Авраама Линкольна, ту самую, на которую он уже смотрел тысячу раз.
Готтшалк, будто в трансе, подошел еще ближе: он чувствовал силу и мощь, исходящую от монумента. Авраам Линкольн словно ожил и передавал свою силу и мощь ему, Атертону Готтшалку.
Это было высшим моментом в жизни Готтшалка. Он купался в лучах света, заливавших монумент и его, живого человека. Словно этот свет был направлен исключительно на него.
Скоро, очень скоро так и будет, подумал он.
Для того чтобы увенчать эту ночь, следовало сделать еще кое-что, и он быстро спустился, влез в лимузин и схватил телефонную трубку.
Кэтлин была в Нью-Йорке, так сказала ему секретарша из ее офиса. Так что он попросил оператора соединить его с нью-йоркским отелем «Парк-Меридиан» и, ожидая, откинулся на подушки сиденья.
Он лениво думал о том, что неплохо бы ближайшим чартерным рейсом подскочить в Нью-Йорк и застать ее врасплох. Он понимал, что это глупая мысль, и все же хотел этого. Но если он так поступит, это вызовет нежелательное паблисити, которое может подорвать его репутацию.
Сегодня днем он уже пытался ей дозвониться, но ее на месте не было. Сейчас уже поздно, наверное, она в гостинице. Черт, как же он ненавидел это бессильное сидение у телефона, к тому же номер снова не отвечал! Разозлившись, он швырнул трубку. Он, естественно, не мог оставить у оператора
Прежнее приподнятое настроение улетучилось. Интересно, с кем сейчас Кэтлин? Может, она привела кого-то в гостиницу? А может, сейчас занимается любовью, не снимает трубку?
Чтобы отогнать мысли от Кэтлин, он заставил себя думать о тридцать первом августа. Вот уже закончился съезд, вот он уже прошел номинацию, вот уже началась кампания по избранию его в президенты. И вот он стоит на ступенях собора Святого Патрика, одного из самых прославленных зданий в мире, и Делмар Дэвис Макоумер наносит свой мастерски спланированный удар: группа террористов захватывает заложников, и Готтшалка в их числе.
Его распирало от гордости. Какой же Макоумер потрясающий стратег! И как повезло Готтшалку, что он вступил в союз с этим человеком. Макоумер настоящий гений!
Готтшалк видел себя в охваченной паникой толпе на ступенях Святого Патрика. Он держится героически, и когда все заканчивается, его буквально на руках вносят в Белый дом. Он побеждает соперника большинством голосов, невиданным со времен Никсона, и даже больше...
Лицо его снова засияло. Господи, как же мне все это нравится! – подумал он. Он был твердо убежден, что все именно и так произойдет, он верил в это. Перед его мысленным взором, словно в замедленной съемке, предстали кадры будущего: каждый выстрел, жест, выражение лица, фотография, заголовок. О, эти заголовки! Готтшалк даже застонал от предвкушения.
Пресса!
Он почувствовал эрекцию и неловко завозился на сиденье. Вскоре даже в полутьме лимузина стало видно, как вздыбились его брюки. К черту Кэтлин! Он решил не звонить больше в Нью-Йорк, подождет, пока она вернется. Он может обойтись и без нее.
– Домой! – скомандовал он водителю.
И перед его мысленным взором предстали мягкие груди Роберты, ее ноги и бедра.
Вот вам пример, подумал он, того, как события подавляют собою стремления конкретного индивидуума. Что ж, это и есть политика.
Перед выходом Трейси позвонил Туэйту. День был жарким и солнечным, и поскольку Трейси предстояло вскоре отправляться в Гонконг, а у Лорин выдался редкий выходной, они решили провести его вместе, на пляже.
– Кажется, пришла пора подумать о мотивах преступления, – сказал детектив.
– Я-то собирался просто спросить тебя, как ты себя чувствуешь, но вижу, что это уже не имеет смысла, – ответил Трейси.
Трейси ходил на похороны и стоял рядом с Туэйтом. Он видел, с какой ненавистью глядели на полицейского родственники его жены: они обвиняли Туэйта в гибели их дочери и внучки. Витавшая в воздухе враждебность придавала ритуалу, признанному дать усопшим успокоиться в мире, странный оттенок. Туэйт держался стоически, он дал волю своим чувствам, лишь когда могилу зарыли и все остальные ушли с кладбища. Солнце освещало его непокрытую голову, и ветерок, словно пальцы призрака, тихонько шевелил ему волосы.