Черное сердце

Блэк Холли

Вижу в глазах Юликовой быстрый промельк страха.

Ты расстроен, я понимаю,

говорит она, прикасаясь своей рукой в перчатке к моей. Это интимный, материнский жест, и мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не отдернуть руку. — Всегда начинаешь язвить, когда нервничаешь. Знаю, для тебя нелегко не знать подробностей, но ты должен довериться нам. Быть оперативным работником на службе правительства означает вечное пребывание в легком неведении. Так мы заботимся о безопасности друг друга.

Она смотрит на меня с такой

добротой. И ее слова вполне разумны. Похоже, ей можно доверять — по крайней мере, нет никаких признаков того, что стоит быть осторожным. Мне приходит в голову мысль, что Баррон мог придумать все, что рассказал мне о содержимом тех файлов. Это было бы совершенно ужасно и полностью правдоподобно.

Киваю:

Наверно, я просто привык полагаться во всем на себя.

Когда ты впервые пришел к нам, я поняла, что ты — нечто особенное. Вовсе не из-за твоего дара, не потому, откуда ты. Нам редко удается тесно общаться с такими ребятами, как ты и Баррон. В основном мы принимаем детей, живущих на улице, либо потому что ушли из дома, либо потому что их выгнали. Иногда к нам обращаются родители, которые подозревают, что их ребенок — мастер, и таких детей мы тоже включаем в программу.

Вы говорите о семьях не-мастеров? — Спрашиваю я. — Они что, боятся? Родители?

Обычно да,

отвечает Юликова. — Иногда ситуация до такой степени потенциально опасна, что нам приходится забрать ребенка. У нас есть две загородных школы для детей-мастеров в возрасте до десяти лет.

Военные школы,

говорю я.

Она кивает. — Есть вещи и похуже, Кассель. Ты знаешь, сколько детей-мастеров убиты собственными родителями? Статистика — это одно, но я видела кости, слышала ужасающие оправдания. Нам сообщают о ребенке, возможно, мастере, но когда мы приезжаем за ним, девочка уже живет у «родственников», адреса которых никто не знает, и у которых нет телефона, а мальчик переведен в другую школу, вот только нигде не указано, в какую именно. Как правило, они мертвы.

На это мне нечего ответить.

И есть еще дети, которыми пренебрегают, дети, с которыми жестоко обращаются, дети, которые растут с мыслью, что у них всего один выбор — стать преступниками,

Юликова вздыхает. — Наверное, удивляешься, зачем я тебе все это говорю.

Потому что именно к такому вы привыкли — к парням вроде меня, с матерями вроде моей и братьями, похожими на моих.

Юликова кивает, бросая взгляд на переднее сиденье, где расположился агент Джонс. — Я не привыкла, что меня считают врагом.

Недоуменно гляжу на нее:

Я вовсе так не считаю.

Она смеется: — Хотела бы я иметь под рукой детектор лжи, Кассель! А самое худшее — я понимаю, что это хотя бы отчасти наша вина. Мы узнали о тебе лишь потому, что у тебя не было иного выбора — а теперь, когда твоей матери грозят различные неприятности… ну, скажем так, наши интересы не совсем совпадают. Но нам с тобой придется заключить сделку — честно говоря, я бы хотела, чтобы все было иначе. Хотела, чтобы мы были единомышленниками — особенно отправляясь на столь важное задание.

Она дает мне время, чтобы все это переварить. Наконец машина останавливается возле отеля «Мариотт»

одной из тех безликих, похожих на огромную коробку, гостиниц, за постояльцами которых так просто следить, ведь выход с каждого из этажей один: через главный холл. Нужно только забраться достаточно высоко, поставить кого-нибудь охранять дверь, быть может, еще двух человек на лестнице и лифта. Выходит трое — именно столько сопровождающих приехало вместе со мной.

Ладно,

говорю я, когда агент Джонс заглушил двигатель. — В конце концов, я полностью в ваших руках.

Юликова улыбается:

А мы в твоих.

Подхватываю сумку, остальные достают из багажника темно-синие сумки и портфели, и мы идем к главному входу. Такое ощущение, будто мне предстоит ужасно скучная вечеринка с ночевкой.

Подожди здесь,

оставив меня в холле вместе с безымянной агентшей, Юликова и Джонс регистрируют нас в отеле.

Сажусь на поручень бежевого кресла и протягиваю свободную руку:

Кассель Шарп.

Агентша смотрит на меня совсем как агент Джонс: с крайним подозрением. Короткие рыжие волосы забраны в хвост, а синий костюм отлично сочетается по цвету с сумкой. На ногах мягкие бежевые лодочки. Господи, и колготки! Крошечные золотые колечки в ушах довершают образ человека скрытного, не имеющего внутренней жизни. Невозможно даже определить, сколько ей лет: может быть сколько угодно, от двадцати девяти до сорока.

Кассандра Бреннан.

Несколько раз моргаю, но когда она протягивает руку, я пожимаю ее.

Теперь понятно, почему выбрали вас,

в конце концов говорю я. — Семья Бреннанов, да? Юликова упоминала, что ей не часто доводилось работать с людьми из семей мастеров. Но что вообще ни с кем, она не говорила.

Фамилия вполне распространенная,

говорит Кассандра.

Тут возвращается Юликова, и мы идем к лифту.

Моя комната — часть номера-люкс, к ней примыкают комнаты Юликовой, Джонса и Бреннан. Разумеется, ключ мне не выдали. И, конечно же, дверь моей комнаты выходит не в коридор, а в общую гостиную, где стоит паршивая кушетка, телевизор и мини-холодильник.

Забросив сумку в комнату, возвращаюсь в гостиную. Агент Джонс смотрит на меня так, будто я сейчас выкину какой-то фортель в духе ниндзя и скроюсь через вентиляционный люк.

Если захочешь что-нибудь купить в торговом автомате, попроси кого-нибудь из нас тебя проводить. В противном случае не сможешь вернуться в комнату — дверь запирается автоматически,

говорит он так, будто я в первый раз в отеле. Да уж, деликатности у Джонса, как у танка.

Да,