Чёрное зеркало
Шрифт:
– Самовар-то вскипел, Наталья, - засуетился Василек.
– Напои хоть нас с покойницей чаем. Она ведь всегда чай любила.
– Чай и живые любят тоже. Кто чай-то не любит, - заворчала Наталья и разлила по чашкам, как надо.
– Живи, Катя, живи, если выздоровела.
– Да как же я вас теперь подведу?
– отвечала Катеринушка, облизывая ложку из-под варенья.
– Вас же посадить теперь могут из-за меня. Скажут, например, фулиганство или еще что... Нет уж, лучше я помру.
– Да ты что?
– выпучил глаза Василек.
– Тюрьма - она все же лучше могилы. Подумаешь, больше
– Я теперь помирать охотница стала, - задумчиво проговорила Катеринушка, отхлебывая крепкий чай.
– Хлебом меня не корми.
– С ума сошла, - брякнула Наталья.
– Если безнадежно с болью, то, конечно, лучше помереть, а если выздоровела, то чего же не попрыгать и не подумать на воле. Земля-то большая.
– Не пойму я себя, - тихонько заплакала Катерина.
– Куда мне теперь идтить? К живым или к мертвым? К вам или к прадеду? Помнишь его, Наталья?
– Помню.
– Я подумаю, - сказала Катеринушка, - но вас все равно не подведу. Чего-нибудь решим.
Василек и Наталья переглянулись. Наталья закрыла глаза.
– Нет, ты живи, Катя, живи, - тихо сказала Наталья.
– Я и живу, хоть и покойница, - прошамкала старушка и стала двигаться вокруг стола.
Вскоре она так же внезапно, как почувствовала ранее прилив сил, ослабела. И ослабела уже как-то качественно иначе, по-особому.
– Нет, то был обман, с силушкой-то, - проскрипела Катерина.
– Слабею я. Это конец, Наташа.
– И что?
– хрипло спросила Наталья.
– А что? Лягу в гроб, как задумали...
– Может, не стоит?
– осведомился Василек.
– А чево? Обман был с силою, и все, - старушка, задумавшись, еле-еле двигалась по комнате, хватаясь за стулья.
– Ох, упаду сейчас. Насовсем, - чуть слышно сказала она.
Ее уложили. Катеринушке становилось все хуже и хуже.
Вдруг старушка, словно набравшись последних сил, проговорила:
– Хочу в гроб. Но сама. Кладите гроб на пол, как корыто. Я лягу в него. А вы потом перенесите меня на стол.
Старушка вскочила. Гроб поставили на пол перед ней.
– Премудрость прости, - вдруг тихо-тихо проговорила Катеринушка и нырнула живая в гроб.
После этого как-то по-вечному затихла. Василек закряхтел. С трудом родственнички подняли гроб на стол. Украсили, как полагается, цветами. Митя вдруг зарыдал. Старушка открыла один глаз и посмотрела на него.
– Уймись, Митя, не шуми, - засуетился Василек.
– Все сорвешь нам. Не тревожь старушку... Чего ревешь как медведь? Убегай отсюдова подальше!
Митя опять сбежал.
На следующий день пришли какие-то отдаленные подруги.
– Помогать нам не надо! И сочувствовать тоже! Чего пришли-то? Выкатывайтесь, - осмелился на них Василек.
Но Наталья задушевно не согласилась с ним, подруги постояли, посидели минут десять и ушли.
– Не суетись так, дедуля, - всплакнула она.
– Тишина должна быть в доме, в конце концов. Из уважения к покойнице. Ведь сестра она мне родная... Хам.
Василек обиделся и ушел. Наталья вышла в туалет. Внезапно дверь тихо приоткрылась, и в комнату влез, слегка постанывая, младенец Никифор. Он тихонько подошел к ложу
Покойница пожала на прощание его слабенькую ручку. Глаза младенца засветились. Он что-то прошептал, но старушка ничего не поняла.
Наталья, возвращаясь из клозета, встретила его уже в коридоре.
– Что ты тут шляешься без отца, без матери, кретин!
– набросилась она на ребенка.
– Ты что, к мертвой заходил? Отвечай, заходил ли к мертвой?
Никифор посмотрел в сторону, и Наталья Петровна решила почему-то, что он полоумный.
– Колдун, сумасшедший ребенок и покойница - вот жильцы нашего дома, взвизгнула она.
– Хватит уже, хватит! Пшел домой, маленький!
Никифор никому не рассказал о своем свидании. Он незаметно не раз приходил и в последующие дни к ложу полумертвой, и веки Катеринушки подрагивали, но она уже не открывала глаз, а только не шурша высовывала желтую руку из гроба и трепала ею младенца по щеке и всегда пожимала ему ручку на прощание. Младенец взрослел, но по-особому. Только как-то отяжелела его голова. А лицо "покойницы" во время его посещения светлело.
В остальном Катеринушка ничем не выдавала себя, не болтала уже о пустяках с сестрою и братом, а молчала и молчала, уходя в непонятную тишину. Никаких мыслей уже не было в ее душе, словно душа ее провалилась в пустоту. И было ей холодно и покойно.
Настало время похорон. Сначала повезли в церковь.
Василек старался держать крышку гроба в стороне - чтоб не спугнуть старушку. Но никто не обращал на детали внимания - да и народу никого почти.
Только одна девица, пришедшая неизвестно откуда, твердила, что все обман, и тем перепугала родственников.
Но потом оказалось, что она имела в виду общий обман во Вселенной, а не Екатеринушку. Сама же старушонка оставалась смирная, даже как-то чересчур, во своем гробу.
"Подохла она, что ли?
– вертелось в уме Мити.
– Ну хоть бы вякнула что-нибудь, дала знать, что жива, а то совсем голова кругом идет. Не поймешь, кто живой, а кто мертвый. И ведь всегда была такой стервой".
В церкви все сначала шло как надо. Но потом произошла нехорошая заминка. Батюшка прочитал положенные молитвы, но в какое-то мгновение вдруг увидел, что покойница неожиданно открыла один глаз, а потом быстро закрыла его, словно испугавшись.
Он подумал, что ему почудилось. Но спустя минуты три он заметил, что покойница опять открыла глаз и подмигнула - кому, непонятно.
Батюшка решил, что его смущают бесы. Он был так смирен, что не мог в чем-либо сомневаться.
Довольно опасно было целовать лжепокойницу, самозванку, можно сказать, и вообще прикасаться к ней при окончательном прощании. Митя ловко увильнул от этого, Василек приложился, а Наталья ухитрилась даже шепнуть в ухо сестрице: "Терпи, Катеринушка, терпи!" У старушки не дрогнул ни один мускул на почерневшем лице. Остальных - а было их-то всего трое, включая странную девицу, не допустили уговором до Катерининого лица.