Черное знамя
Шрифт:
Даты и события, великое прошлое… взятие Казани Иваном Грозным, изгнание поляков из Москвы, присоединение Украины, Полтава и победа над Наполеоном, занятие Туркестана и основание Порт-Артура, все еще находящегося в руках японцев, но ненадолго, совсем ненадолго.
И напоследок — тысяча девятьсот двадцать девятый, год, когда Огневский стал премьером.
Эти четыре цифры образовали уже не знаменосцы, а дружинники с факелами, и по полю потекли настоящие реки пламени. Олегу вспомнилась «огненная ночь» в холодном марте, и костры мая тридцать первого, когда на центральных
Символ начавшейся в то время унификации образования…
Мгновение полыхали среди тьмы четыре цифры, а затем ряды «опричников» смешались, чтобы образовать новую фигуру — трезубец, раскинувший острые крылья кречет, символ Борджигинов, и он же — сокол, бывший, если верить преданию, на щите Рюрика, и он же — орел, герб императорской России и дома Романовых.
Великое прошлое, что должно стать основой для еще более великого будущего!
— Слава вождю! Слава! — орали со всех сторон так, что деревянная трибуна колыхалась.
Вновь струились потоки багрового пламени, плескали на свежем ночном ветру знамена, сами похожие на ветер, на ураган, обладающий силой, что в состоянии встряхнуть земной шар.
Стояла рядом Анна, молчаливая, ошеломленная.
А Олег смотрел и смотрел, и слезы восторга наворачивались ему на глаза.
Под хмурым небом осени. 7
3 октября 1938 г.
Нижний Новгород
Прежде чем открыть дверцу машины, Олег несколько мгновений собирался с духом.
Покидать теплый салон не хотелось, снаружи лил дождь вперемешку со снегом, и под ногами чавкала мерзкая слякоть. Похоже, осень решила, что с нее в этом году хватит, что пора передать вахту зиме, а самой отправиться куда-нибудь сильно южнее, туда, где море, пальмы и желтый песок.
— Отвратительная погода, — проворчал Кириченко, тоже вылезая из автомобиля. — Отвратительный старик… почему у меня все время такое ощущение, что он водит нас за нос?
Последняя фраза относилась к Проферансову.
Да, заключенный номер семьдесят одна тысяча сто пятьдесят пять согласился сотрудничать с жандармами, но пользы от целого дня допросов оказалось на удивление мало. Розенкрейцер назвал кое-какие фамилии, частью совпавшие с теми, что имелись в показаниях Павлова, но все упомянутые им люди были либо мертвы, либо сменили место жительства…
Кончилось все тем, что старик попросил бумаги, карандашей и времени, чтобы «повспоминать как следует».
Придерживая шляпы, чтобы их не унесло ветром, и вжимая головы в воротники плащей, они поспешили к входу в гостиницу. Олег краем глаза заметил двоих мужчин, неспешно шагавших к «Казани» со стороны театра… гулять, в такое ненастье, когда хозяин собаку из дому не выгонит?
— И темник… как он на меня орал сегодня? Оно того не стоит, — продолжал Кириченко. — Приехать обещал… медленно
Этот разговор Олег слышал — тысячник стоял навытяжку, держа трубку наотлет от уха, а из черной мембраны доносился отборный мат Голубова, проявившего в этот раз весь свой темперамент… показалось, что начальник штаба ОКЖ разозлен по-настоящему, что отсутствие успеха в расследовании задевает его до глубины души.
Хотя, наверное, так и должно быть.
Хлопнула закрывшаяся за спиной дверь, и Олег с облегчением вздохнул — снег, дождь, и все прочее остались позади. Стащил шляпу, чтобы как следует отряхнуть ее, а заодно вытереть лицо… весь сырой, и головной убор не помог.
— Господин Одинцов, — позвал портье. — Прошу пардона, но вам телеграмма.
— Мне? — удивился Олег. — Хм, давайте.
Он получил прямоугольник разграфленной коричневой бумаги с обычными почтовыми пометками, и несколько мгновений тупо вглядывался в единственную строчку, пытаясь понять, то ли буквы кривые, то ли плывут перед глазами.
анна мертва тчк тромбоэмболия зпт инсульт тчк лисицын
— Что там? — полюбопытствовал Кириченко.
— Ничего… ты иди, — сказал Олег, с трудом шевеля непослушной челюстью. — Я тут… Посижу.
Как хорошо, что напротив стойки есть такое удобное кресло.
Что он мог ответить опричнику?.. что сегодня умерла единственная настоящая женщина в его жизни, с которой он довольно счастливо прожил девятнадцать лет, родил и воспитал сына?
Зачем?
Олег осознавал, что должен горевать, но само горе скорее не чувствовал, а видел, как огромный камень, легший и на голову и на плечи, согнувший спину, расплющивший сердце в ледяную лепешку. Глаза оставались сухими, вот только тело повиновалось с трудом, как в самые первые дни после взрыва.
Он успел сесть в кресло, и тут с улицы донесся звон разбитого стекла.
Здание дрогнуло, с потолка посыпалась штукатурка, лопнуло висевшее на стене зеркало, но звон его потонул в раскатистом грохоте. Портье упал под стойку, и тут же последовал второй удар, чуть менее сильный, по стенам побежали трещины, вылетело окно, впуская внутрь дождь со снегом.
Олег даже не пошевелился… ни страха, ни удивления, ничего.
Звон стекла… те двое мужчин в длинных плащах, что прогуливались рядом с «Казанью»… Сдвоенный взрыв, один чуть ближе, другой подальше, но оба, похоже, на втором этаже… двадцать седьмой и двадцать девятый номера.
Если бы не эта телеграмма, если бы он просто пошел наверх, как Кириченко.
Тысячник почти наверняка мертв.
— Что… это… было? — дрожащим голосом спросил портье, выглядывая из-за стойки. — Нападение?
— Вызывайте полицию и «Скорую», — сказал Олег. — Жандармы, думаю, сами приедут.
Эх, если бы Лисицын знал, что, отправляя телеграмму, он спасет жизнь первому мужу Анны… Очень хотелось посмеяться над таким поворотом судьбы, но похоже, что он просто разучился смеяться.
Попробовал это сделать, но вышло лишь сдавленное курлыканье.