Черноморский набат
Шрифт:
«Не нахожу слов благодарить тебя, сердечный друг! – писал Суворову Потемкин. – Да восстановит Бог твое здоровье для общих трудов!»
17 октября Кинбурнскую победу праздновали в Петербурге. Императрица с удовольствием рассказывала приближенным подробности сражения. Во дворце был большой выход. Реляцию читал вслух вице-канцлер Безбородко. Вельможи приносили Екатерине свои поздравления. Затем был отслужен молебен. В Казанком соборе с коленопреклонением и с пушечной пальбой. Там реляцию читал губернатор, которого четырежды просили ее повторить.
– Старик поставил нас на колени! Жаль только, что его ранили, – говорила Екатерина.
В собственноручном письме она изъявила Суворову благодарность:
Подвиг Суворова был награжден высшим отличием империи – орденом Андрея Первозванного.
– Он заслужил его верою и верностью! – заявила Екатерина.
Сам Суворов писал в те дни своей дочери Наташе, учившейся в Смольном монастыре: «У нас была драка посильнее той, когда вы друг друга за уши дерете. И так мы танцовали: в боку картеча, на руке от пули дырочка, да подо мною лошади оторвало мордочку! То-то была комедия – насилу через восемь часов с театра отпустили. Я только что возвратился – проездил 500 верст верхом. А как у нас весело: на море поют лебеди, утки и кулики, на полях жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, да осетры – пропасть! Прости, мой друг, Наташа! Знаешь ли, что матушка императрица пожаловала мне андреевскую ленту за Веру и Верность?»
Награды были щедрые. Офицерам – георгиевские кресты, золотые и серебряные медали, да повышение в чинах. Екатерина лично укладывала в коробочку орденские ленточки. Солдатам – серебряные медали и денежные выдачи по пять целковых.
Биограф Суворова А. Петрушевский писал: «Дело 7 июня было первым, но, конечно, не последним; в том порукою служили и сила турецкого флота, и личные качества Гассан-паши. Суворов не упустил этого соображения из вида и, оценив важность положения Кинбурнской косы для морских действий на лимане, положил тотчас же вооружить ее батареями. По его указанию принялись немедленно за работу; возведены были две батареи на 24 пушки, устроена ядро-калительная печь, и все это по возможности замаскировано. Батареи отстояли от Кинбурна на 3 или 4 версты, следовательно, требовали особых оборонительных средств. Суворов расставил в этом промежутке 2 батальона, четырьмя отдельными частями. Половина людей стояла постоянно в ружье, другая отдыхала. Положение этих батальонов было чрезвычайно тяжелое, не по свойству службы, а потому, что они стояли на месте прошлогодней битвы. Трупы, зарытые в песок, гнили медленно вследствие фильтрации морской воды и издавали отвратительный запах. Явились признаки заразы, несколько человек умерло. Суворов предписал частые купанья в море и как можно больше движения, испытав пользу этих мер на самом себе. Находясь весьма часто на косе, он был доведен однажды трупным запахом почти до обморока и, только выкупавшись немедленно в море, избавился от дурноты. Предусмотрительность Суворова насчет постройки батарей оправдалась последствиями».
А солдаты уже пели на маршах новую песню:
Наша Кинбурнская коса
Вскрыла первы чудеса!
В честь Кинбурнской победы Екатерина повелела отчеканить 190 медалей с надписью «Кинбурн 1 октября 1787». Однако по ошибке директора Монетного двора при пересылке бумаг где-то «потеряли» ноль, в результате чего было изготовлено всего… 19 медалей.
Получив эти медали, Потемкин ломал голову, как их делить! Злился:
– Что у нас меди не хватает, могли и поболе кругляхов наделать! Не обеднели бы!
Светлейший решил по справедливости:
– Шесть медалей – пехоте, шесть – коннице, шесть – верным казакам и одну – артиллеристу, который поджег бомбой турецкий флагман. Кому именно давать, пусть решают сами!
Нам известен по крайней мере один кавалер Кинбурнской медали – запорожец Мартын Чепижко.
Весть о сокрушительном поражении турецких войск под Кинбурном мгновенно долетела до Константинополя. Русский агент доносил из турецкой столицы, что на берегу канала «многие женщины воют и плачут кто о сыне, кто о муже, другая о брате своем, которые, как они говорят, с Бекир-пашинскою эскадрою все пропали». Приехавший из Очакова купец донес Порте, что «в воскресенье турки возвратились в Очаков в самом малом числе, тотчас жители, стоявшие над морем с детьми и женами с великим плачем в крепость убежали».
Озабоченный известиями из Очакова, великий визирь каждый день ездил к устью Босфора смотреть, не возвращается ли флот. Одновременно он потребовал от французского посла обещанных 12 линейных кораблей и 12 фрегатов со всем вооружением, а также корабельных строителей, подобных Лероа.
Личного палача он отправил в Очаков за головой Бекир-паши.
Боясь очередного антивоенного бунта, Порта всячески старалась сохранить в тайне сведения о поражении под Кинбурном. Для поднятия боевого духа распускались противоположные слухи.
– Вы слышали, что Кинбурн и Тамань уже взяты, а в Синопе потоплено четыре русских корабля! – сообщали на базарах обывателям словоохотливые чиновники.
– Да что вы говорите! – радовались торгующие и покупающие. – Велика милость Аллаха к его рабам!
Глава четвертая
Трагедия капитана Веревкина
К большому неудовольствию Суворова, контр-адмирал Мордвинов ничем не поддержал его в день генерального сражения за Кинбурн. Лиманская флотилия под командой контр-адмирала Мордвинова так и не покинула дельты Днепра. И хоть флотилия была не велика: три корабля, фрегат с ботом, баркасы да галеры гребные, помощь Суворову она могла оказать существенную. Большой книгочей, знаток английской экономики и поклонник Адама Смита, либерал и сын знаменитого адмирала, Николай Семенович Мордвинов при всем том был никудышным моряком. Он не мог ни командовать, ни принимать решений. В жизни бывает и так.
– Почему этот академик отсиживается в речке и боится показать свой нос на море! – ругался генерал-аншеф Суворов, и в его словах была правда.
Когда битва за Кинбурн уже была завершена, Мордвинов осторожно вышел в Днепровский лиман. К вечеру он встал на якорь в расстоянии трех с половиной верст от Очакова.
Турецкий флот в составе трех линейных кораблей, пяти фрегатов и шести десятков различных мелких судов стоял на якорях западнее города. Оценив обстановку, Мордвинов решил, что если зажечь крайний корабль на южном крыле, то весь турецкий флот будет воспламенен ветром, как то уже было при Чесме. Для приведения в действие своего плана он выделил плавбатарею капитана 2-го ранга Веревкина.
Дело в том, что при флотилии имелись две плавбатареи. Батареи те были неуклюжи и тихоходны, а потому думали, что будут они в случае чего, стоя на якорях, отгонять турок от днепровских проток. На большее не годились. Насмешники дали им прозвище – «мордвиновские сундуки».
Андрей Веревкин командовал плавбатарей № 1. Своей батареей он гордился.
– И ничего вы не понимаете в проекциях корабельных! – говорил он, бывало, когда одолевали друзья-насмешники. – Вы только поглядите, какая она у меня пузатенькая да и пушками, что ежик, утыкана! Это ль не красота и прелесть?