Черняховского, 4-А
Шрифт:
Но сейчас пошли не в лес, а к реке. Здесь тоже всё было знакомо: две раскидистые ветлы, песчаная насыпь поодаль, назначение которой они никогда не понимали, травянистый невысокий берег. Казалось, и волны были те же самые, что прежде, — тоже вернулись сюда через десяток лет — такие же невысокие, сероватые, с такими же точно гребешками и мелкой рябью.
— Помнишь, — спросила она, — ты сказал… вот здесь…
— Да, — сказал он. — Постой… я…
— Ты сказал, что должен, наконец, выполнить свой беспартийный долг, и поцеловал меня. Это было
Потом было ещё много встреч и прогулок. Были ночи, проведённые в лесу, ночи у друзей и знакомых, близость урывками — до прихода кириной матери из кино или от портнихи; или когда его друг, у кого они сидели в гостях, вдруг срывался с места, хлопал себя по лбу и говорил, что совсем позабыл, у него срочное дело в другом конце города, пусть они обязательно подождут, он вернётся часа через два, не раньше, а на соседку пусть не обращают внимания и на стук в дверь отвечать не обязательно…
Так прошло около двух лет…
С другого берега Москва-реки, с холма, где из зелени торчат синие маковки церкви, послышались звуки трубы. Точно такие же, что десять, или сколько там, лет назад — на тех же самых нотах. Это курсанты военно-духового училища наигрывали свои упражнения. И точно такие же высились там глухие заборы, окружая невидимые дачи…
По середине реки промчался милицейский катер.
— А милиционер-то уж определённо не тот, — сказал он. — Тот, наверняка, давно получил повышение…
— Почему мы не поженились? — спросила она.
Значит, думает… хочет думать, что он хотел этого, только никогда не говорил… Может, она права?..
— Не знаю. Я тоже много думал об этом, — соврал он. А может, сказал правду?.. — Особенно, в то лето, в Молдавии…
Всякие тогда мысли приходили к нему в деревне под символичным названием Карантин, где они пробыли недели три, и о чём, много лет спустя, он написал стихи.
Господи, прошло почти полвека
С тех любовных игрищ и утех…
Не любовь тогда была, но веха —
Может быть, одна из главных вех.
Мы не знали, где — но были стойки —
Преклонить нам души и тела:
В сад Нескучный и на чьи-то койки
Страстность неуёмная звала.
Противостояла нам система —
Каждую минуту, день и час:
Из ветхозаветного Эдема,
Как Адама с Евой, гнали нас.
И единственное было лето:
В Приднестровье наш нудистский пляж —
Там
Были фрукты, рай, и в нём шалаш!
Там в большом колхозном вертограде
Мы срывали древние плоды —
Не по зову Змия, спорта ради
И, хитрить не буду, — для еды…
Но, с небес без жалости взирая,
Вседержитель сделал ход конём,
Нас опять исторгнув прочь из рая…
Меньше месяца мы были в нём.
…Над Москва-рекой носилась чайка. Она покрикивала и часто окуналась в воду.
— Если чайки много купаются, это к ненастью, — сказала Кира. — Такая народная примета… Как поживает та женщина? Её звали Марьяна, верно?
— Мы давно расстались, — сказал он. — Почти тогда же. Лет через шесть я женился. Она тоже очень хороший человек.
— И мне повезло, — сказала Кира. — У меня муж на хорошей работе, не пьёт и любит детей. Только у меня их нет и быть не может. Тогда это произошло случайно, что я…
— У нас тоже нет, — пробормотал он.
— Я тогда чуть не умерла, — сказала она после долгого молчания.
Он не понял, к чему эти слова относились: к её душевному или физическому состоянию, но уточнять не стал…
Москворецкая чайка оказалась вещуньей: полил дождь, они пошли к машине. Уже стемнело, но они не уезжали. Сидели, вглядывались в лобовое стекло, покрытое, словно пСтом, мелкими каплями дождя. И почти не говорили.
Совсем уже в темноте к машине подошли трое. Один из них постучал пальцем в стекло. Это была милиция. Он опустил стекло, торопливо зажёг в кабине свет.
— Здравствуйте, — сказал старший лейтенант. — Гуляете?
— Да, — ответил он и зачем-то поспешно добавил: — Воздухом дышим. Выехали вот после работы. Погода хорошая была… сначала… Решили вот погулять…
— Погулять — это хорошо, — сказал старший лейтенант. — Документы предъявите.
— А что? — спросил он, открыл дверцу и вышел из машины. — Права? Почему?.. Я ничего, кажется, не нарушил…
Старший лейтенант молча взял документы, осветил фонарём.
— Кто с вами в кабине?
— В кабине? — переспросил он. — Как кто?.. Это моя… приятельница… Знакомая давняя… Она… Мы вместе… учились…
— Документы есть у нее?
— Нет, — ответил он. Сам не зная толком, почему, он не хотел, чтобы Кира показывала паспорт, даже если случайно взяла с собой. — Она педагог, — сказал он, понизив голос. — В институте… У неё муж… — И, видя, что старший лейтенант улыбнулся, добавил поспешно: — Мы давно… очень давно… дружим…