Черные алмазы
Шрифт:
Но Иван и тут не утратил мужества. Он ответил всем своим партнерам, что уголь и чугун он не станет продавать ни на филлер дешевле, пусть даже вся продукция останется у него.
В результате этого уголь и чугун копились под навесами и на складах, и на черной бондавёльдской дороге редко показывались телеги. Шахта и домна работали вхолостую.
Это сулило преданным Ивану рабочим весьма жалкое будущее. Их товарищи с соседней шахты нещадно издевались над ними. Откуда они возьмут прибыль? Или поделят между собой чугун да уголь?
Иван успокаивал их. В конце года все разойдется
Когда великолепные сооружения на участке акционерной компании были готовы, правление устроило пышные торжества в честь завершения строительства.
Из далекой Вены прибыли на празднование основные пайщики, члены правления и председатели.
Здание огромного склада было отделано под роскошный ресторан, окна увиты цветочными гирляндами, вдоль стен накрыты столы для рабочих, а посредине — стол для важных гостей.
Заранее оповестили, что приедет сам князь. Консорциум избрал его почетным председателем общества. Князья, как известно, лучше всех знают толк в промышленных предприятиях, а уж князь Тибальд отличался особо выдающимися способностями к предпринимательству и расчетам. Он сам подписался на акции на миллион форинтов. Этот миллион ему одолжил Каульман, этот же миллион записали в качестве долга за бондаварским имением. Понятное дело, в действительности этого миллиона и не существовало.
Празднеству предшествовало богослужение, во время которого, как оповещалось заранее, служил святую мессу сам прославленный аббат Шамуэль. Да так оно и положено, ибо перед столь высокими гостями негоже выступать простому невышколенному сельскому служителю — его преподобию господину Махоку.
Гости в застекленных каретах подкатывают к церкви из бондаварского замка, где они расположились накануне. Вместительная, разукрашенная гербами карета князя показалась первой. На запятках ее два лакея в золоченых ливреях, на козлах кучер в напудренном парике, в треугольной шляпе. Лакеи спешат открыть дверцы кареты. Оттуда сначала появляется изящный пожилой господин с серебристо-белыми волосами, с гладко выбритым приветливым, кротким лицом, величественным взглядом, и этот господин протягивает руку разодетой в бархат и кружева даме, которой он с любезностью очень близкого человека помогает выйти из кареты.
Когда дама выходит из кареты, видны ее светло-лиловые атласные туфельки и блестящие шелковые чулки.
«Должно быть, очень знатная госпожа!» — решает глазеющая толпа, что околачивается у паперти и со шляпами в руках поджидает господ.
И только какой-то простолюдин в грубой посконной одежде испуганно вскрикнул, увидев выходящую из кареты даму: «Эвила!»
Это был Петер Сафран.
Дама услышала его изумленное восклицание и с улыбкой повернула голову.
— Нет! Эвелина!
И с этими словами она с непередаваемой грацией вспорхнула по ступенькам храма.
Эвелине хотелось показать свои шелковые чулки тем людям, которые привыкли видеть ее в деревянных башмаках или босой.
Это было тщеславие крестьянки.
Не заносчивость, а лишь тщеславие. Она не хотела унизить своих прежних собратьев,
Эвелина заранее радовалась встрече со своим бывшим женихом. Тот, вероятно, давно уже утешился, наверное, и жена у него есть. Скромный денежный подарок сделает его просто счастливым.
Она рассчитывала встретиться и с Иваном. И ему она докажет, что помнит его доброту и что теперь в ее власти доказать свою признательность на деле. Ему она, правда, не могла сделать подарок, но могла предупредить, какая опасность грозит его маленькому предприятию со стороны могущественного консорциума, и предложить ему свои услуги — она могла бы повлиять на компанию, если Иван захочет помириться с гигантским соперником, который намерен его раздавить.
Всем она хотела сделать добро, чтобы люди потом говорили: «Да, послал же господь бог счастье человеку! А все-таки доброе у нее сердце! До сих пор не забыла своих бедных друзей!»
Тщеславие и жажда благотворительности привели ее сюда.
Она хитро подстроила встречу с Берендом. От имени влиятельнейших лиц округа, помещиков и самого князя его пригласили на торжественное открытие шахты и банкет. Такое приглашение отклонить нельзя. Правда, когда Эвелина деликатно спросила аббата Шамуэля, не навестит ли он Беренда как своего ученого коллегу и не привезет ли его на банкет, тот ответил, что нет на свете таких сокровищ, ради которых он сунулся бы к своему другу Ивану Беренду со столь любезным предложением: «Не угодно ли вам появиться в гостиной у бондаварских господ?» И у аббата были основания так ответить.
Петер Сафран стоял, уставившись вслед мелькнувшему перед ним очаровательному видению, когда кто-то сзади хлопнул его по плечу. Это был Феликс Каульман.
Петер побледнел — в первый момент от испуга, потом — от ярости при виде этого ненавистного человека.
Каульман с барским высокомерием улыбнулся в ответ, словно в прошлом их связывала какая-то известная только им двоим великолепная шутка.
— Здорово, парень! Обязательно приходи на праздник!
Петер Сафран оглядел всех проходивших мимо господ, а когда те прошли в церковь, он тоже вошел за ними.
Там он опустился на колени перед святым образом в самом темном углу храма и, опершись локтями о стену и скрыв в сцепленных ладонях лицо, дал обет: страшный, тяжелый обет. Те, кто видел его, подумали, что он молится или кается в грехах. Затем он поднялся и, не дожидаясь конца торжественной службы, заторопился из церкви; обо-ротясь, он бросил назад дикий взгляд: не вопиют ли вослед святые, указывая на него перстами: «Хватайте! Вяжите его!»
После молебна именитые господа занялись осмотром участка. У арки, увитой сосновыми ветками, их встретила делегация рабочих, и назначенный заранее оратор произнес бы, наверное, весьма складную речь, если бы не сбился. Зато стайке девочек в белых платьицах удалось без запинки продекламировать заученные стихи; одна из девочек протянула Эвелине пышный букет цветов.