Черные алмазы
Шрифт:
Мельницу и свирель Арпад прятал в отдушине подвала, привязывая их к цепочке из медной проволоки и опуская в глубину, чтоб они никому не попадались на глаза.
Эта игра на свирели донельзя раздражала соседа. А еще того пуще — музыкальные упражнения, не смолкавшие целыми днями. С утра до вечера он вынужден был слушать. Ему даже ночью снилось: до, ре, ми, фа, соль, ля, си, до!
По мере того как дорожала жизнь, сокращались и возможности заработка. Вдове Белени пришлось заложить дом. Она обратилась за помощью к соседу. Тот дал ей денег. Долг постепенно рос. Однажды соседу вздумалось спросить с нее долг. Белени не могла заплатить; началась тяжба. Тяжба кончилась тем, что господин Чанта пустил с молотка дом Белени, а поскольку он был единственным покупателем, то сам же и купил его за четверть цены. Вдове отдали то, что осталось после погашения долга, а дальше — скатертью дорога!
Барчук Арпад в последний раз спрятал свою свирель и мельницу в отдушину подвала и даже заложил кирпичом, чтобы никто не наткнулся на них ненароком. Мать повезла его в Вену продолжать учение.
Старому греку теперь принадлежала вся улица. Больше никто ему не мешал. По соседству с собой он не терпел ни детей, ни собак, ни птиц.
И продолжал копить деньги.
Число двухведерных бочонков в подвале под речкой все увеличивалось, и наполнены они были чистым серебром.
То, что хоть раз туда попадало, больше никогда не выходило на свет.
Как-то раз явился к господину Чанте гость.
Давний знакомый — банкир из Вены, отец которого был в дружбе со старым греком, и с тех пор Чанта обычно обменивал у него банкноты на серебро и золото.
— Феликс Каульман.
— Чему я обязан? Что привело вас сюда?
— Дорогой дядюшка! (Так обычно называл старика Феликс.) Не стану говорить обиняками; вам дорого время, мне тоже. Начну с того, зачем я приехал. Я возглавляю весьма авторитетное объединение и основал грандиозную каменноугольную компанию в имении бондаварских князей. На гарантированный десятимиллионный капитал у нас подписано восемьсот двадцать миллионов.
— Ого! Да ведь это в восемьдесят два раза больше, чем нужно.
— Деньги далеко не главное. Мне нужны уважаемые лица, которые могли бы войти в правление общества, ибо успех любого начинания обеспечивается лишь деятельным, умелым и опытным руководством.
— Ну, таких людей найти можно, особенно если вы обеспечиваете хорошие дивиденды.
— На дивиденды обижаться не приходится, tantieme [148] каждого члена правления составит пять-шесть тысяч форинтов в год.
148
Тантьема — доля чистой прибыли, выплачиваемая членам правления акционерного общества (франц.).
— Да, это хорошие деньги. Повезло тем, кто войдет в правление.
— Одним из членов правления я наметил вас, дядюшка.
— Большая честь. Но прежде всего скажите мне, каковы мои обязательства?
— Ни прежде, ни после, ни во время — никаких обязательств! Единственное условие — член правления должен подписаться на тысячу акций.
— Ай-яй, дорогой племянничек! Это большие деньги.
— О деньгах нет и речи, надо только подписаться.
— Ну, милый племянничек, хоть я и провинциальный коммерсант, но уж настолько-то разбираюсь: что подписаться, что платить — одно и то же.
— Если исключить, что взаимные обязательства компенсируют друг друга. Вот, к примеру, вы, дядя, подпишетесь на тысячу акций моей угольной компании, а я в ту же минуту подпишу вам долговое обязательство, по которому обязуюсь купить у вас аль-пари тысячу акций, так что платежи взаимно погашаются, и ни один из нас ничего не теряет.
— Ну, а вам-то что за нужда так шутить?
— Признаюсь вам откровенно. Так уж устроен мир, что люди смотрят, как поступают наиболее уважаемые люди. Если они шевельнутся, за ними потянутся остальные. Если на бирже увидят, дядя, что вы подписались на тысячу акций, за вами хлынет множество мелких капиталодержателей. Вы, дядюшка, получите взамен синекуру, которая даст вам пять-шесть тысяч годового дохода, я же обеспечу блестящий успех своему предприятию. Ну, не правда ли, ведь я говорю откровенно?
— Гм! Я обдумаю это предложение. Приходите после обеда в кафе.
До обеда господин Чанта старался услышать, что говорят в кафе о бондаварской компании; учел он и то, что сам ничем бы не рисковал: обязательства Феликса являлись великолепной гарантией. К тому времени, когда пришел Феликс, господин Чанта решился.
— Ладно, я подписываюсь на акции. Только чтоб ни одной из них не оставалось у меня на руках, не люблю я эти бумаги. Бумага — все одно бумага, а серебро — всегда серебро.
— Не беспокойтесь, дядя, я буду держать их у себя. Я сам внесу гарантию за акции, я же произведу погашение.
Феликс усыпил недоверие старого грека к бумагам и оставил ему обязательство на покупку тысячи акций.
Затем последовал маневр кулисы.
Агенты, дельцы, маклеры подняли ажиотаж. Акции бондаварского угля стремительно подскочили.
А синдикат еще ни единой акции никому не выдал на руки.
Противная партия на бирже пока что была парализована.
С того дня Ференц Чанта начал исправно читать газеты.
Но не обычные газеты — те вечно врут, — а биржевые ведомости: уж они-то пишут чистую правду!
И он с изумлением следил за тем, что происходит с бондаварскими угольными акциями.
День ото дня растет ажио: вот они на пятнадцать, восемнадцать, наконец, двадцать процентов выше пари. Тот, кто подписался на двести тысяч, за две недели выиграл двадцать тысяч форинтов. А ведь вполне возможно, что у акционеров вовсе и не было этих двухсот тысяч, а только обеспечение под них в бумагах.
Страшно подумать!
На двух сотнях тысяч форинтов за две недели получить двадцать тысяч!
А сколько приходится трудиться бедному порядочному ростовщику, чтобы получить с двухсот тысяч двадцать процентов прибыли? Сколько пота пролить, сколько передрожать из-за одолженных денег! Со скольких несчастных простаков содрать шкуру, у скольких умирающих с голоду оттягать последнее барахлишко, со сколькими стряпчими переругаться! Скольких судей подмазать, сколько компаньонов предать! А тут какой-то никчемный барышник, всего лишь нацарапав свою подпись, за две недели огребает такие деньжищи! Ну, разве справедлива судьба?
Ведь теперь Феликс Каульман только за то, что Ференц Чанта подписался на тысячу акций, получит двадцать тысяч форинтов чистыми.
Ну, согласитесь, ведь не был бы порядочным человеком тот, кто, обнаружив подобную несправедливость, не сделал бы все возможное, дабы воспрепятствовать этой несправедливости или хотя бы обратить ее в свою пользу!
«Что я — дурак, что ли, воровать для других!»
Воровать in thesi [149] уже само по себе некрасиво, но воровать для других — это уж просто аморально!
149
Вообще, в теории (лат.).