Черные алмазы
Шрифт:
Потому-то и продается улица. Да только вот беда: во всем X. не сыщется столько денег, чтобы купить целую улицу.
Итак, дорога в долине Бонда строится.
Работа кипит вдоль всей линии. Огромный, растянувшийся из конца в конец муравейник трудится, хлопочет, возит тачки с утра до вечера. Сажень, за саженью роют землю, дробят скалы, пробивают горы, делают насыпи, заколачивают сваи, обтесывают камни.
У темного входа в бондаварскую шахту неподвижно стоит человек, следя за работой. Его мрачный, зловещий взгляд прикован к суетящимся фигурам.
Это Петер Сафран.
В руке он сжимает большой кусок угля.
И когда взгляд Сафрана переходит с оживленной долины на окаменелое растение, его сверкающие глаза словно говорят: «Неужто основой всей этой славы, всего богатства, всей власти являешься Ты, Ты — их источник, их живительная сила? Ты!»
И он, с ненавистью бросив кусок угля, что держал в руке, разбивает его о стену.
Бедный добрый князь
Вы писали, что хотите поговорить со мной? — спросил князь Тибальд, явившись к прекрасной даме в тот же день, когда Эвелина встретилась со своим мужем.
— Я хочу уехать из Вены.
— Ах, это и в самом деле неожиданно. И куда же?
— Куда глаза глядят… Мой муж переезжает в Париж, и я, вероятно, отправлюсь с ним.
Князь пристально посмотрел ей в глаза.
— Вам наскучило быть со мной?
— Я напрасно пыталась бы отрицать это. Здесь я невольница. Я живу в разукрашенной клетке и даже не знаю, что такое жизнь.
— Вы жалеете о данном мне слове? Я освобождаю вас от него. Оставайтесь здесь.
— Я слишком горда, чтобы быть неблагодарной по отношению к тому, чьими благодеяниями я пользуюсь. Мне достаточно сознания, что вы — хозяин в этом дворне, и уже одно это делает меня вашей невольницей. Я не хочу больше принимать благодеяния от кого бы то ни было.
— Вы хотите стать актрисой?
— И актрисой — тоже.
Эвелина намеренно подчеркнула последнее слово.
— Из честолюбия?
— О нет! Тогда я была бы прилежнее в учении. Я хочу вкусить вольной жизни. Хочу быть свободной от уз.
— Это скользкий путь для красивой женщины.
— Не так уж часто оступаются на нем, чтобы после не подняться.
— Откуда вам это известно?
— Из наблюдений.
— Стало быть, только от меня вы хотите освободиться?
— Да, да, да! — в нетерпении воскликнула Эвелина.
— В таком случае, чем скорее я избавлю вас от столь неприятного общества, тем будет лучше, — сказал князь, беря шляпу, и с едва уловимой иронией добавил: — Простите, сударыня, за то, что я порой вас утомлял.
Эвелина дерзко повернулась спиной к уходившему князю, нетерпеливо постукивая ножкой.
В прихожей князь обнаружил, что забыл свою трость в комнате Эвелины. Это была его любимая трость. Ее как-то подарила ему Эвелина на новый год. Теперь ему не хотелось бросать ее тут.
Он вернулся за тростью.
Дойдя до дверей комнаты, где он оставил Эвелину, князь в изумлении замер.
Эвелина стояла спиной к двери.
Держа в руках ту самую трость, за которой вернулся князь, она несколько раз порывисто прижала ее к губам и зарыдала.
Князь удалился, как и вошел, незамеченным.
Он все понял.
Эвелина разыграла ссору, чтобы облегчить ему расставание с нею, и выказала низменные чувства, чтобы помочь князю забыть ее.
Но почему она так поступила?
На следующий день князь узнал и это.
Дворецкий принес ключи от покоев Эвелины. Мадам уехала первым утренним поездом.
Князь поспешил в покои Эвелины и тотчас понял, отчего она его покинула.
Она оставила все дары, что когда-либо получила от князя: драгоценности, серебро, кружева.
Она ничего не взяла с собой.
Даже трость он нашел на столе и только позже заметил, что там, где набалдашник слоновой кости смыкается с золотым ободком, намотан тонкий волос, один из длинных шелковистых волос, достававших от головы до пят.
Какая сила таится в одном тонком волоске!
Эвелина приехала в Париж раньше, чем Каульман.
Они условились, что, пока Каульман не обставит квартиру Эвелины, она будет жить в гостинице.
Через несколько недель господин Феликс приехал к мадам в гостиницу и сказал ей:
— Ваша квартира готова, если угодно, я могу отвезти вас туда.
Эвелина села в карету, и Феликс проводил ее в новые апартаменты.
Квартира находилась в одном из самых фешенебельных районов города, на Севастопольском бульваре, в бельэтаже.
Когда Эвелина вошла туда, у нее вдруг сильно забилось сердце.
Та же самая гостиная с коврами вишневого цвета, за ней — комната, обитая серым шелком, с черным мраморным камином и, наконец, такой же точно кабинет, украшенный резьбой в стиле рококо, с овальными картинами на фарфоре, и одно окно так же выходит в зимний сад, как и в Вене. Те же картины, то же серебро, тот же гардероб, те же шкатулки с драгоценностями, все то же, вплоть до перчаток, забытых ею на столе в венском доме.
«Бедный добрый князь!» — вздохнула мадам, прижав руки к груди, и глаза ее затуманились слезами.
А у господина Феликса достало бестактности поинтересоваться в этот момент:
— Довольны ли вы тем, как я обставил ваше гнездышко? … Бедный добрый князь!
И эти слова потом много раз со вздохом повторяла Эвелина. Ибо, начиная с контракта, который с ней тотчас же подписал лучший оперный театр Парижа, и до первых упавших к ее ногам цветов, все-все было сделано руками старого Тибальда, который так и не отступился от слов, вырвавшихся у него когда-то: «Дочь моя».