Черные алмазы
Шрифт:
Иван с утра ощущал, как по телу время от времени пробегает необъяснимая дрожь ужаса.
Неприветливый мир!
Когда он остался один в своем пустом доме, леденящий ужас еще сильнее сковал его. Все тело покрылось гусиной кожей. Он не находил себе места…
Невеселыми были его мысли, к чему бы он ни обращался. Думал ли он о своем материальном положении, о делах родины, о друзьях или о прекрасных женщинах, — все эти мысли были одна тягостнее другой.
Даже наука не давала удовлетворения: словно слепой, блуждал он на ощупь в потемках.
Работа не радовала его, а это самый верный признак недуга.
Если еда и питье не доставляют радости, если сон нейдет, если не согревает слово красивой женщины, — все это еще куда ни шло, но если к тому же и работа не по душе, это уже тяжкая болезнь.
Ни тело его, ни душа не требовали ни сна, ни бодрствования.
Он прилег лишь затем, чтобы не сидеть. Закрыл глаза, лишь бы не глядеть.
Но даже перед закрытыми глазами его оживал мир. На память приходили видения прошлого.
С вновь вспыхнувшим отвращением — а именно у отвращения особенно хорошая память — он вспомнил винный перегар, исходивший от Петера Сафрана, и это чувство привело на ум слова, некогда сказанные Петером:
«Больше я не стану пить палинку. Только разок еще выпью… И когда почувствуете, что я выпил, или увидите, как я выхожу из корчмы… в тот день оставайтесь дома, потому что в тот день никому не дано будет знать, отчего и как он умрет».
Впрочем, какое мне дело до того, что ты напился? Ты отсыпайся у себя дома, а я буду спать у себя.
Но призрак никак не желал спать у себя дома. Он во что бы то ни стало хотел остаться с Иваном.
И даже когда Иван немного забылся, его по-прежнему преследовал все тот же отталкивающий запах, и даже сквозь прикрытые веки он, казалось, видел склоненное к нему лицо Петера, неподвижный взгляд налитых кровью глаз и запах перегара из ощерившегося рта со стиснутыми зубами.
Иван мучительным усилием старался прогнать это наваждение.
И вдруг, словно трубы Судного дня, страшный грохот вырвал Ивана из сна.
И встряхнул с такой силой, что сбросил с постели: он пришел в себя на полу.
Первой мыслью его было: «Взрыпад разнес мою шахту».
Только этого удара судьбы не хватало, чтобы окончательно свалить его!
Он выскочил на улицу.
Кругом была непроглядная тьма и мертвая тишина, такая тишина, что даже звенело в ушах.
Он не знал, что делать. Кричать?.. Но до кого докричишься? Есть ли в целой долине еще хоть одно живое существо или все погребены и погибли? А может, люди живы, но онемели от ужаса, как и он сам?
Что случилось? Откуда взялся этот грохот, от которого до сих пор содрогается земля и гудит воздух?
Следующее мгновение принесло ответ.
В кромешной тьме среди строений акционерного участка вдруг взметнулся ослепительный столб пламени, а через мгновение раздался еще один взрыв, сильнее прежнего, отчего все окна в домах разлетелись вдребезги, а треснувшие трубы рассыпались по крышам, и воздушная волна страшной силы прижала Ивана к дверям дома.
И при свете адского пламени Иван увидел, как у его шахты, опустившись на колени, стоят рабочие; на их лицах, освещенных огнем, застыло выражение страха. На пороге ближайших домов — силуэты женщин, детей; мгновенный приступ ужаса сковал их.
А вся долина подобна рухнувшему кратеру вулкана, подобна Гоморре, когда она под огненным ливнем погружалась в Мертвое море.
Страшное пламя достигало небес, словно показывало тучам, как должна полыхать молния, — но таких раскатов никогда не повторить грозе.
Через две минуты пламя утихло, вся долина снова погрузилась в кромешный мрак, и лишь над акционерной шахтой застыло легкое белое облако.
— Соседняя шахта взорвалась! — не помня себя, отчаянно закричал Иван, словно этот адский грохот и без того не разбудил всех, кого оставил в живых. — На помощь, люди!
Теперь в голове уже не осталось места для мыслей, что «мир устроен скверно», что «все люди — враги ему», он знал лишь, что под землей случилось страшное, никакими словами не передаваемое несчастье и теперь уже не важно, чья это земля.
— На помощь, люди! — еще раз крикнул Иван, кинулся к колоколу и принялся бить в него, что есть силы.
Через минуту отовсюду стали сбегаться его рабочие, и все кричали: «Соседняя шахта взорвалась!» — словно был среди них хотя бы один, кто не знал этого.
Потом наступила долгая, немая тишина. Шахтеры с лампами в руках обступили Ивана и вопрошающе смотрели на него, ожидая, что он решит.
— Мы должны спасти их! — это были первые слова, которые произнес Иван.
Он угадал их мысли!
Погребенных под землей (а может статься, еще живых?) должны спасать те, кто остался под небом господним. Здесь нет больше врагов, есть только люди.
— Тащите воздушный насос и черпаки, да живее! — распоряжался Иван. — Всем приготовить повязки для рта. Захватите с собой инструмент, чтобы пробивать завалы, несите веревки, лестницы и резиновые сапоги. Здесь останутся только женщины. За дело!
Кое-как натянув на себя одежду похуже, Иван взвалил на плечо железный лом и заторопился вперед, расчищать рабочим дорогу к акционерной шахте.
Новые хозяева надежно огородили свои владения, чтобы подводы Ивана не могли проехать напрямик.
На воротах висело объявление, написанное крупными буквами: «Входить без разрешения строго воспрещается!»
До того ли сейчас было, чтобы спрашивать разрешения!
Поскольку ворота были закрыты, Иван поддел запор железным ломом, петли хрустнули, и ворота распахнулись.
Люди не дожидались, пока впрягут лошадей в повозки с насосами, они впряглись сами человек по десять и, подталкивая, тащили повозки к шахтным колодцам по дороге и по бездорожью — где как было ближе.
Они двигались во тьме, словно целый сонм гонимых куда-то призраков: у каждого к поясу была привешена лампа.
А вскоре появилось и другое освещение. От сильного сотрясения рухнула одна из стен небольшого металлургического завода возле акционерной шахты, и пламя раскаленных плавильных печей вмиг озарило красным светом всю округу.