Черные флаги
Шрифт:
“Зефир” ответил на них из всех двадцати орудий, но только половина ядер преодолела расстояние, на котором вели огонь тяжелые испанские пушки. Все же часть оснастки ближней каравеллы была повреждена и Миколай Куна направил свой корабль в ту сторону.
На миг показалось, что ещё раз ему улыбнется счастье.“Зефир” скользил по морской глади, набирая ход, в то время как испанцы все ещё не могли маневрировать без помощи шлюпок. Но их артиллерия била далеко, и следующий залп, нацеленный на мачты “Зефира”, оказался точен. Половину парусов разнесло в клочья, а две реи рухнули
Заслуга спасения “Зефира” от окончательной гибели в этих обстоятельствах принадлежит двоим: Соломону Уайту и Яну Куне.
Первый из них плыл во главе флотилии английских корсаров, состоявшей из шести фрегатов. Минуя мыс Норт Форленд услышал канонаду, а потом-когда “Ибекс” вышел из залива в открытое море-увидел, что происходит, и немедленно открыл огонь по ближней каравелле.
Правда, испанский корабль не получил серьезных повреждений, но Ян Куна тем временем успел опомниться от потрясения, вызванного смертью отца, и поднял команду “Зефира”, которая вдруг лишилась вождя. Люди, закаленные в битвах, испытанные в морском ремесле, тут же подчинились его приказам. Ни один не колебался ни секунды, когда восемнадцатилетний юноша послал их на ванты. Единодушно признали его своим капитаном. Под градом пуль из испанских мушкетов поставили новые реи и паруса, пока он руководил огнем, надежно удерживая испанцев от абордажа, на который те явно рассчитывали.
Тем временем из-за мыса показались ещё два английских фрегата, а за ними ещё пять разных кораблей, и отчаянная оборона одинокого “Зефира” превратилась в разгром его преследователей. Две испанские каравеллы были охвачены огнем, третья быстро тонула, продырявленная ядрами, среди которых несомненно были и выпущенные из стволов польского корсара.
Так началось знакомство, а потом и тесная многолетняя дружба между шкипером “Ибекса”, суровым пуританином Уайтом, и Генрихом Шульцем. Ведь Генрих с поразительной быстротой заметил и тут же использовал шанс, который в этих драматических обстоятельствах предложила ему судьба.
За плечами Яна Куны были шесть лет морской практики и достаточный запас приобретенных от отца познаний в навигации, чтобы командовать кораблем, ставшим его собственностью, но ему недоставало опыта в коммерческих делах и ловкости в сложных юридических вопросах. И когда появлялась нужда в урегулировании таких проблем, как портовые сборы а потом и официальное зачисление “Зефира” в реестр корсарских кораблей Ее королевского величества Елизаветы (на что он решился по совету Уайта) — ими занялся Шульц.
Тот все устроил тонко и толково, удивив не только Соломона Уайта, но и королевских морских чиновников в Дептфорде, с которыми вел переговоры перед подписанием контракта на каперскую лицензию для Яна Куны, он же Ян Мартен-так было переведено на английский его польское имя. При этом он завоевал немалый авторитет среди команды, а потом-уже естественных ходом вещей-стал незаменим при любых закупках и торговых операциях, при дележе добычи и её сбыте, в спорах о размере доли или особых интересах тех, кто стоял на
Соломон Уайт ценил их обоих: порывистого и неустрашимого капитана, который оказался столь же толковым моряком, как и как и командиром в схватках, и его рассудительного, прожженного помошника, который сумел почти удвоить доходы обоих кораблей, не забывая и о своих собственных.
Уайт был опытным моряком и человеком весьма отважным, и вместе с тем очень религиозным. Полагал, что Провидение призвало его для истребления как можно большего числа “папистов”, и прежде всего испанцев. Считал это своим долгом перед Господом, вернейшей дорогой к спасению. Но не брезговал и золотом. Напротив: среди соблазнов этого мира лишь оно вызывало в нем жажду обладания.
Потому он и сдружился с этими двумя; потому вскоре отказался от роли опекуна молодого капитана и стал его другом, уступая ему во всем, что касалось тактической стороны совместных операций. Потому, наконец, заключил негласный союз с Шульцем-союз, с которого он имел вполне приличный побочный доход.
Вот так втроем они и дополняли друг друга: фанатичный пуританин Соломон Уайт, романтичный и неустрашимый язычник-сын знахарки и внук колдуньи Ян Куна, прозванный Мартеном, и набожный католик, мечтатель и вместе с тем практичный человек Генрих Шульц, некогда бедняк, сирота в людях, сейчас-обладатель состояния, которое собирался удвоить.
Глава V
Закончив бормотать вечернюю молитву, Соломон Уайт растянулся на жесткой койке, потом потянулся за Библией. Открыв её наугад, при неверном свете свечи начал читать с середины стиха:
“И сказал Господь о царе ассирийском: Не войдет он в град сей, и стрелу в него не пустит, и на щит его не возьмет, и осаду держать не будет.
Дорогой, которой пришел. назад вернется, а в град сей не войдет, — сказал Господь.”
Снова подумал о Бельмоне. Появление этого человека беспокоило его с самого начала. И как быстро оказалось, что предчувствие его не обмануло!
Бельмон был опасен; его проницательность и ловкость застали врасплох не только Уайта, но и Шульца. Оба угодили в ловушку, которую он им расставил. Нужно было любой ценой от него избавиться. Но как? Уайт непрерывно ломал над этим голову, но пока не нашел ответа на тревоживший его вопрос. Теперь, казалось, он наткнулся на подсказку Провидения: то, что в Ветхом Завете касалось владыки Ассирии, в нынешней ситуации могло относиться и к этому пришельцу. Он старался убедить себя, что так и есть. Бог хотел поддержать его и поднять дух.
Читал дальше:
“И защищу град сей, и сохраню его для меня и для Давида, слуги моего.” Разве это не звучало как пророчество? Если под царем ассирийским можно было понимать Бельмона, то Давидом мог быть только он сам, Уайт-слуга Господен.
“И вот в ту ночь пришел ангел господен и побил в стане ассирийском восемь тысяч и ещё четыреста. А вставши поутру, узрел царь Сеннашериб все тела умерших и ушел восвояси.
И вернулся, и жил в Ниневии.”
“ — Восемь тысяч четыреста, — повторил про себя Уайт. — Что же это за число?”