Черные холмы
Шрифт:
Паха Сапа почти ничего не узнает вокруг, проезжая на мотоцикле своего сына по узкой тропинке вдоль хребта, на котором погиб Кастер. Внизу течет Сочная Трава — вазичу по-прежнему называют ее Литл-Биг-Хорн, — и Паха Сапа видит громадные тополя там, где прежде сотни вигвамов сиу и шайенна терялись за изгибом реки в долине на юге.
Обет молчания, принятый призраком, длился недолго.
«Есть одна вещь, о которой я жалею».
— Ты хочешь сказать, еще одна, кроме того, что ты привел к гибели себя и треть своего полка?
Паха Сапа, даже не успев додумать до конца, жалеет, что подумал это. Рабочие
Призрак словно не слышит его.
«Мне жаль, что у меня не было возможности проехаться… прокатиться… как ты это называешь… на мотоцикле, который ты отремонтировал со своим парнем. Я как-то раз проехался на велосипеде. Но это другое дело».
Паха Сапа не может сдержать ухмылку.
— Я вижу весь Седьмой кавалерийский на «харлей-дэвидсонах».
«Нам бы понадобились кожаные куртки. И какие-то новые знаки различия».
— Может, в виде черепов.
Они доезжают до места, которое обозначено маленьким щитом с надписью «Холм последнего сражения». Паха Сапа останавливает мотоцикл и собирается было взять с собой саквояж, но потом решает не делать этого. Сначала он засовывает кольт в холщовый мешок с наплечными лямками, но затем оставляет оружие в саквояже. Место слишком людное. Он видит четыре припаркованные неподалеку машины: три старых «форда» и «шевроле» поновее. Он видит несколько человек в летних полотняных костюмах — они двигаются по травянистому склону среди белых крестов и надгробий.
Паха Сапа останавливается у памятника, воздвигнутого здесь вскоре после сражения. На бронзовой доске, отполированной до блеска временем и прикосновениями рук, выгравированы имена погибших из Седьмого кавалерийского.
«Мы здесь сегодня в качестве туристов, Паха Сапа?»
— Я думал, может, тебе хочется увидеть, где тебя убили.
«Не очень. К тому же мои кости похоронены не здесь. Меня перевезли в Вест-Пойнт. Либби похоронили там же, рядом со мной».
Паха Сапа смотрит вниз, чтобы сделать вид окружающей местности доступным для призрака. Надгробия — некоторые безымянные — установили там, где были найдены, а потом захоронены искалеченные тела.
Почему он поскакал в тот день по ущелью и на берег реки вместе с воинами? Он толком и не помнит. Чтобы совершить деяние славы? Зачем? Он был молодым вичаза ваканом на обучении, и его такие вещи даже не интересовали… или так ему казалось.
Паха Сапа возвращается к мотоциклу и едет на юг вдоль хребта, гравийная дорога здесь едва ли шире тропинки. За Холмом последнего сражения никаких машин нет. За десять минут едущий потихоньку мотоцикл преодолевает три-четыре мили, которые отделяли Кастера от остальной части Седьмого кавалерийского. И от спасения. Но Паха Сапа знает, что Рено и Бентин не предприняли попытки спасти их. Они просто прислушивались к звукам стрельбы на севере. Потом наступила зловещая тишина. У них тут были свои трудности.
Маленький щит у тропинки сообщает: «Попыт а Уэйра спас и К ст ра». [134] Отсутствующие буквы, видимо, расстрелял кто-то из мощного ружья. Паха Сапа выезжает на гравийную парковку, где нетронутый щит гласит: «Памятник и поле сражения Рено и Бентина».
Шепот
«Либби до самой смерти боролась против установки всяких памятников Рено и его упоминаний где-либо на поле сражения. Как только она умерла, он получил свой памятник».
134
Томас Уэйр (1838–1876) — капитан Седьмого кавалерийского. Будучи подчиненным майора Маркуса Рено и капитана Фредерика Бентина, он не выполнил приказ оставаться с Рено и Бентином и предпринял запоздалую попытку спасти Кастера.
— А тебе не все равно?
«Все равно».
На сей раз Паха Сапа оставляет саквояж в коляске, но берет мешок, легко закидывая лямки на плечо. В мешке немного хлеба, колбаса и заряженный кольт.
«У тебя сильные боли, да, Черные Холмы?»
Паха Сапа решает было не отвечать, но потом все же отвечает:
— Да, рак сегодня крепко меня прихватил.
«Ты бы сделал это из-за одного рака? Ну, даже если бы не случилось провала на горе Рашмор?»
Паха Сапа не отвечает, потому что не может. Но он надеется, что не пришел бы сюда с кольтом только из-за боли и болезни. Его это немного беспокоит, но он так никогда и не узнает ответа на этот вопрос.
Он находит ровную, практически невидимую с парковки площадку, где можно присесть. Когда он садится, трава оказывается ему почти по плечо. Облака понемногу начинают рассеиваться, и солнечные лучи здесь и там касаются переваливающихся холмов и изгибающейся долины внизу, и повсюду, послушные ветру, лениво колышутся травы.
«У Бентина и Рено холм был получше, — говорит призрак спокойным тоном, скорее сдержанно-профессиональным, чем задумчивым или завистливым. — Я бы с моими людьми смог продержаться весь день и ночь… будь я на этом холме».
— Это что — имеет какое-то значение?
Раздается слабый отзвук печального смеха. Призрак словно уже покидает его. Но пока еще остается.
«Паха Сапа, ты видел этих воронов? Они летели за нами по дороге. Все время».
Паха Сапа видел их и видит теперь — птицы расселись на заборе в двадцати футах. Это старая потрескавшаяся ограда, она идет от парковки и, возможно, обозначает границы парка. Два ворона смотрят на него. Смотрят на них.
Ему это не нравится. А кому бы понравилось? Ворон у лакота — символ смерти, но, с другой стороны, в лакотских историях фигурирует всё и вся. Одни говорят, что вороны уносят ванаги умерших людей на Млечный Путь, откуда начинается путешествие духа. Другие, включая Сильно Хромает, не верили в это.
Он пытается вспомнить, как по-лакотски будет «ворон». Каги така или канги? Он не может вспомнить. Он забывает родной язык.
Теперь это уже не имеет значения.
Паха Сапа сидит в траве, скрестив ноги, и держит в руке тяжелый револьвер. Оружие пахнет ружейным маслом и теплым металлом. Одно гнездо под бойком он оставил пустым, без патрона, чтобы случайно не отстрелить себе ногу — совет разведчика кроу из Седьмого кавалерийского, которого нет в живых вот уже пятьдесят пять лет. Но когда он взводит большим пальцем боек, в боевое положение становится заряженное гнездо.