Черные холмы
Шрифт:
Но города и городки вазичу теперь гораздо крупнее — Рэпид-Сити, Бель-Фурш, Спирфиш, даже крохотный Кистон-на-Холмах, — а между разбросанными повсюду городками в окнах бесчисленных ранчо, дворовых построек, складов, домов и новых сооружений играют солнечные блики.
Ворон летит на север, как он делал это несколько минут и одиннадцать тысяч лет назад.
Паха Сапа видит, что Великие равнины нарезаны на геометрически правильные участки в еще большей мере, чем при его жизни. В этом не столь далеком будущем по крайней мере один из хайвеев имеет четыре широкие полосы, по две в каждом направлении, и разделительную линию из бурой травы посредине; похоже на то, что он видел на фотографиях в газетах — такие футуристические хайвеи
Новый автобан, который странным образом закольцовывает Черные холмы по самим обочинам древней Беговой Дорожки лакотских преданий, заполнен грузовиками и легковушками в такой степени, какую Паха Сапа и представить себе не мог. Даже в Нью-Йорке 1933 года не было такого безумного движения. Легковушки, грузовики и какие-то штуки неопределенной формы, которые несутся на восток и запад по четырем длинным изгибающимся полосам, выкрашены во все цвета радуги, притягивающие к себе солнечный свет.
Паха Сапа застал эпоху бума американских железных дорог — «железного коня», говорили Сильно Хромает и другие вольные люди природы еще до Паха Сапы, — дорог, которые, безусловно, были самым быстрым видом транспорта, и ему теперь трудно представить, что вскоре эти автобаны оплетут всю Америку. («Если только, — вдруг осеняет Паха Сапу, — Великая война в недалеком будущем, немногим спустя после его смерти, не вернется снова и Германия на сей раз не одержит победу и не оккупирует США».)
Но прерию под ним, видит он, когда ворон спускается ниже, оккупируют вовсе не немцы — домашний скот.
Скот — эти глупые грязные животные, появившиеся в Европе, или Азии, или еще где-то, — заполняет прерию, и та уже не в силах прокормить такое количество. Когда Паха Сапа работал на ранчо Донована («Плохо работал, — признает он, — из него так никогда и не получился хороший ковбой»), то улыбался, слыша, как хозяин и другие старики рассуждают о «великой старой традиции» разведения скота на Западе. Старейшей из этих традиций было от пятидесяти до семидесяти пяти лет.
Но в недалеком будущем, даже если спустя всего двадцать, или тридцать, или пятьдесят лет от этого приятного дня в начале сентября 1936 года, когда умер Паха Сапа, он видит, что скот продолжает делать то, что и положено делать скоту: выщипывает траву до корней, опустошая землю до такой степени, что на Североамериканские равнины возвращается пустыня, скот загрязняет своими экскрементами все ручьи и речки, до которых может добраться, разрушает русла своим непомерным весом, повсюду оставляет следы; на бесплодной, покрытой пылью земле, где когда-то росли сочные травы, опустошение достигает таких масштабов, что с высоты полета ворона поилка среди тысячи голых акров исчезающей травы кажется осью гигантского колеса диаметром пять или более миль с бело-коричневыми спицами из коровьих туш.
А для защиты своего священного глупого скота вазичу, владельцы ранчо (и их преданные прислужники из индейцев) уничтожили немногих оставшихся хищников — последних волков, медведей гризли и пум, а также объявили войну прочим видам, таким как луговые собачки (тут сыграл свою роль миф, будто скотина ломает ноги, проваливаясь в норы, вырываемые луговыми собачками) и даже безобидные койоты. Паха Сапе кажется, что он видит солнечные блики от миллионов медных гильз, оставшихся после убийства
Воздух в пятый день сентября неизвестного будущего года очень теплый. Паха Сапа, соединенный с чуткими органами восприятия ворона, думает, что такая погода скорее характерна для позднего июля или начала августа. Когда они летели высоко, он увидел, что на вершинах Тетонских и Скалистых гор на западе и юго-западе совсем нет снега, даже на тех кряжах, куда Паха Сапа ходил мальчишкой, — юта безграмотно назвали их горы Лета-Нету-Нету.
Теперь там даже глубокой осенью будет настоящее жаркое, бесснежное лето.
Ворон делает круг над рекой, и Паха Сапа видит, что перегораживание равнин не ограничивается только новым автобаном, который петлями своих четырех полос огибает Черные холмы и уходит на север от Рэпид-Сити, не ограничивается и целой сетью гораздо более загруженных (и асфальтированных!) местных дорог — штата, округа, специального назначения, подъездов к ранчо, а к ним еще и квадратов, прямоугольников, трапеций отдельных ранчо, огороженных колючей проволокой (и, насколько он видит, так разгорожена вся земля), но теперь вдобавок ко всему этому поросшие высокой зеленой травой равнины его более раннего видения и его детских лет превращены неутомимыми челюстями коров в какие-то геометрические формы.
По ту сторону ограждений из колючки, над которой парит ворон, трава низкая, больная, в ней отсутствуют прежние прекрасные ботанические виды, но по другую сторону ограды коровьи челюсти поработали еще нещаднее — там осталась практически голая земля.
Следы копыт, ямы, оставленные тушами, вытоптанные тропинки (бизоны никогда не следовали один за другим колонной, что неизменно делает глупая скотина) возвращают землю к состоянию пустыни.
Паха Сапа когда-то слышал, как Доан Робинсон разговаривал с группой ученых-естественников об опасности опустынивания, но эта опасность казалась слишком далекой в 1920-х, когда доминировала политика увеличения людских и жвачных стад. Теперь он видит последствия. Те части Великих равнин США, которые уцелели во время пыльных бурь периода Великой депрессии, теперь пережеваны, перетоптаны, перегружены, перенаселены и перегреты (непонятно по какой причине климат стал теплее) до такой степени, что пустыни возвращаются. Когда его ворон поднимается, Паха Сапа видит реку — прежде в ней текла голубая вода, а теперь она разбавлена коровьими экскрементами и землей с обрушенных эрозией и скотом голых берегов.
Голос, очень похожий на голос его сына (хотя это и не голос его сына), шепчет ему без слов:
«В старину, даже тысячу лет спустя после того, как твои предки и другие племена, жившие до икче вичаза, уничтожили всех крупных хищников и жвачных, кроме бизонов, великие прерии высокой и низкой травы, простиравшиеся от реки Миссури до самых Скалистых гор, благодаря взаимодействию природных сил оставались здоровыми.
Бизоны, в отличие от скота, кочевали, проходя огромные расстояния, и разносили семена высоких здоровых трав, теперь отсутствующих. Их копыта, так непохожие на копыта домашнего скота, помогали семенам укорениться в земле. Бизоны не выдергивали траву с корнем, не убивали ее, как это делает скот, и никогда долго не паслись в одном месте. Их навоз удобрял землю и давал убежище и дом тысячам ныне вымерших видов.
Для укрепления травам требовались пожары. Молнии обеспечивали зарождение пожаров, и никто — ни индейцы, ни пожиратели жирных кусков — их не гасили, напротив, сами вольные люди природы, обжившие равнины, имели обычай ежегодно поджигать прерии.
То же самое делали ассинибойны, речные кроу, северные арапахо, шошоны, черноногие, кайнаи и равнинные кри. То же делали и старые исчезнувшие племена, которых погубили болезни, принесенные сначала сиу, а потом пожирателями жирных кусков, — манданы, хидасты, санти, понка, ото и арикара.